Мои родители.

Моя мама Генриетта Соломоновна Ганцер после одесской семилетней трудовой школы поступила в одесский Всесоюзный техникум хлебопекарной промышленности, который окончила в 1933 г., получив специальность технолога хлебопекарной промышленности. Училась Генриетта не очень прилежно, в её аттестате преобладают тройки, но ,что показательно, по «профилирующей» дисциплине «Теория классовой борьбы» студентка Ганцер имеет уже «хорошо». Для будущего члена компартии  - неплохо.
Была ударником студенческой хозрасчётной бригады (были в то время  и такие) и, как написано в её книжке ударника, «была активным помощником партии в борьбе с классовым врагом и за индустриализацию страны».
Характер Генриетты вполне соответствовал её имени. Вот что оно значит :
«Характер у нее мужской - ей не свойственна мнительность, она тверда, упряма, решительна, легка на подъем и долго на месте не усидит. Бесхарактерных мужчин и женщин Генриетта не любит и не понимает - по-настоящему ей интересно только с равными себе сильными людьми. Все, за что бы Генриетта ни принялась, в ее руках спорится и горит. Любые вопросы решает спонтанно, неудачи недолго ее огорчают. С хозяйством управляется просто, не делая события из мытья окон или полов. Так же без проблем, но заботливо воспитывает детей».
В 1933 г. на практике в  г. Славянске студентка Генриетта  знакомится с главным бухгалтером Донецкой облконторы «Укрзаготскот», моим будущим отцом Семёном Моисеевичем Гореликом, и уже 8 мая 1934 г. они регистрируют  свой брак в Одесском городском ЗАГСе, который находится рядом со знаменитой одесской оперой.

Молодожены Генриетта Ганцер и Семен Горелик после свадьбы  апрель 1934
 

Отец, как водится, подарил своей молодой жене обручальное кольцо, которое чуть не стоило ей членства в комсомоле со всеми вытекающими последствиями. Обручальные кольца, как и многое другое, пришедшее из старой, дореволюционной жизни отвергалось новой властью напрочь, и маме пришлось выбирать: кольцо или комсомол.
Мама выбрала комсомол, поскольку была ярой сторонницей новой власти, она даже  в компартию вступила в тяжёлое военное время, в 1944 г. и, уже будучи на пенсии, регулярно ходила на свой хлебозавод платить членские взносы в размере 20 коп./год.
Отец, помня о своём прошлом, к новой власти относился с опаской, и сторонился всех общественных мероприятий, в разговорах о политике не участвовал.
А 31 октября 1935 г. в г. Сталино (ныне Донецк)  на восьмой линии 26, недалеко от проходной металлургического завода на свет божий появился я. По рассказам мамы я не хотел покидать её чрево, и меня пришлось вытаскивать щипцами, отчего моя голова  до сих пор имеет форму тыквы.
Первое имя, которое я получил, было Владимир, видимо, в честь тов. Ленина. И быть бы мне Владимиром до конца дней своих, да война помешала.
Когда  отец в июле 1941 г. отправил нас с мамой, дедом и бабушкой в эвакуацию на Урал, то все документы по дороге были утеряны при бомбёжке под Сталинградом. По прибытию в  г. Камышлов Свердловской обл. мама выправила мне новые документы, но уже под новым именем Вадим, что доставило мне много позже немалые неприятности в ОВИРе при выезде на ПМЖ в Германию.
Кроме того, как я выяснил позже,  само имя Вадим, несмотря на его благозвучие, имеет не очень хороший смысл. В переводе с древнеримского – нехороший человек, клеветник. Я надеюсь, что Генриетта при выборе моего имени руководствовалась только эмоциями, а не содержанием.
Отец был человеком  болезненным и не очень общительным. Поэтому  процессом моего воспитания занималась, в основном, мама: она ходила на все родительские собрания и тщательно проверяла мои дневники, а так как я  был не очень прилежным учеником, то работы ей было  предостаточно.
Уже после моего отъезда в Челябинск отцу выделили двухкомнатную квартиру в новом  доме на Калиновке , ул. Краснофлотская 60, кв.64. Это был период, когда Хрущёв пытался решить жилищную проблему путём строительства большого количества  дешёвых квартир с предельно упрощённой планировкой- «хрущёвок». Достаточно сказать, что общая площадь этой двухкомнатной квартиры была всего 28 кв.м., высота – 2,45 м., комнаты проходные, туалет совмещённый, но зато все удобства – в квартире, что для нас, выросших в землянках, было несказанной роскошью.
Забегая немного вперёд, скажу, что я впервые вымылся в ванной только в возрасте 28 лет, когда мы с Тамарой снимали комнату в Москве, на старом Арбате у родственницы героя гражданской войны  Сергея Лазо, старой алкоголички, сильно нас достававшей во время постоянных запоев и в конце концов  нас обокравшей и выгнавшей поздно вечером  с вещами на улицу.
В этой квартире мои родители прожили до 1974 г., когда 23 октября после долгой болезни от рака лёгких (он был заядлый курильщик) умер мой отец.
Мама  работала до ухода на пенсию зав. лабораторией  хлебозавода, сначала того, что расположен в центре города, между б.Пушкина и Университетской, а затем – на Ларинке, около металлургического завода.
Ушла на пенсию сразу после законных 55 лет и занялась привычным делом воспитания, только уже наших с Тамарой детей : Ирины и Жени,  да и  детей других родственников на прицеле держала. 
Баба Геда всё своё время отдавала нам и нашим детям, и в городе, и (особенно) на даче. Она уезжала на дачу в Богородичное с кошками и собаками в мае и возвращалась в сентябре. Дети всё лето были с ней.
В последние годы бабуля сильно сдала, у неё  развился рассеянный склероз и последнее лето она уже лежала. Умерла Генриетта  на даче 19 августа 1991 г. в возрасте 79 лет. Эти был день коммунистического путча, на всех дорогах были патрули, и мы на свой страх и риск везли тело бабули из Богородичного в Донецк. Но всё обошлось, даже доски для гроба мне удалось  с помощью школьного товарища Славы Попова, главного инженера машзавода, достать (что в то время было почти что чудом, т.к.  Горбачёв довёл страну до полной разрухи).
Теперь Генриетта покоится рядом со своим мужем на Мушкетовском кладбище. Могилу их  мы с дочкой Ирочкой отремонтировали, пусть спят спокойно, они это заслужили своей трудной жизнью.

Воспоминания детства.

Детство моё прошло между Одессой (у бабушки Розы и деда Соломона), уральским Камышловым (эвакуация) и украинским Донецком.
Войну я встретил в Одессе. Было воскресенье. Я сидел на балконе у деда Соломона на коленях и с нетерпением ждал, когда меня поведут на пляж. Вдруг в небе появилось много самолётов, а вокруг них - разрывы снарядов от зениток. В Одессе часто проходили военные учения, поэтому мы с дедом начали спокойно обсуждать происходящее. В это время ворвалась бабушка, обозвала деда остолопом и утащила меня в подвал.

Потом было выступление Молотова, бегство в Сталинград на машине, которую каким-то чудом организовал отец. Под Сталинградом нашу колонну женщин с детьми, шедшую под флагом Красного Креста, с бреющего полёта расстреливали немецкие штурмовики, Мама утащила меня под машину и закрыла своим телом. Я был очень недоволен тем, что мне не удалось посмотреть «настоящую войну».

Вадим Горелик с мамой

Из Сталинграда нас везли в товарных теплушках до Камышлова (Свердловская обл.). Там мы жили сначала в церкви скопом 50 человек. Потом мама пошла работать на хлебозавод, и нам выделили небольшую комнатку. В Камышлове я пошёл в 1 класс. 
Там нас застала горестная весть: в страшной мясорубке под Москвой  погиб мой дядя Владимир Орнес, курсант танкового училища. Ему было всего 20 лет.

Владимир Орнес

9 мая 1945 года  перед рассветом в окошко нашего домика на окраине уральского городка Камышлова громко и настойчиво постучали. Мама подошла к двери и  испуганно спросила: «Кто там?» В ответ раздался ликующий крик соседки: «Просыпайтесь, люди! Победа!!!»  
Так в мою жизнь вошло это  великое понятие, с которым я живу вот уже более 70 лет. Потом были возвращение в родной город Сталино (ныне ставший всемирно знаменитым после оранжевой революции в Украине Донецк), остановка  в Москве, где я, десятилетний школьник, встретил  24 июня знаменитый парад Победы с бросанием фашистских знамён к подножью мавзолея Ленина. Я навсегда запомнил ликование на Тверской, но пробиться к Красной площади  мне не удалось: народ стоял стеной, начиная со здания телеграфа.
Затем были: встреча с обритым наголо, осунувшимся, но живым  и невредимым отцом в мятой гимнастёрке, землянка возле металлургического завода с удобствами во дворе и водяной колонкой  на  перекрёстке, где отцу, как ценному работнику  угольной промышленности выделили две комнаты, а в третьей жила ещё одна семья такого же ценного работника,  продуктовые карточки, вкус макухи (жмыха по - украински) – нашей  тогдашней обычной пищи, на которую теперь рыболовы приманивают глупую рыбу, и редкого деликатеса - американской тушёнки, игры в «наших» и «немцев» во дворе и знакомство с немецкими военнопленными, восстанавливавшими хлебозавод, где работала моя мама. 
Поскольку пленных не выпускали за зону, они часто нас просили купить для них папиросы, что мы с удовольствием и делали. А за это немцы показывали нам открытки с голыми девочками. На всю жизнь запомнил я сцену разгрузки кирпича  из прибывшей автомашины.  Немцы выстроились цепочкой и передавали кирпичи друг другу из рук в руки. Каждый немец, принимая  кирпич от соседа , говорил «Danke sehr», а, передавая этот же кирпич далее, говорил «Bitte schön» и так до тех пор, пока вся машина не была разгружена. Я был потрясён этой  невиданной у нас вежливостью и  теперь, 70 лет спустя, вспоминаю этот эпизод, сталкиваясь с такой же вежливостью в современной Германии.
В нашем дворе жило ещё несколько семей, и среди них еврейская семья, старейшина которой был шойхетом (резник на идиш). Верующему еврею позволено употреблять в пищу только кошерное мясо, т.е. мясо животных умерщвлённых строго определённым образом. По еврейским понятиям ужас, который животное испытывает при его умерщвлении, остаётся в его крови и передаётся человеку.
Поэтому, чтобы этого избежать, животное должен умерщвлять специалист, который делает это быстро, не пугая животное, а затем тщательно выпускает кровь из туши.
Мясо только такого животного считается кошерным. Резник в еврейском местечке был человеком уважаемым, долго обучался этому ремеслу и тщательно контролировался раввинами.
Так вот этот наш шойхет по совместительству (за отсутствием раввина) делал ещё и обрезание еврейским мальчикам.
Нужно сказать, что работы у него тогда, после войны было много, т.к. центр старой Юзовки был  издавна  своеобразным еврейским гетто.
Узнав, что я еврей, шойхет тотчас же пришёл к маме, уговаривать её сделать мне обрезание, но моя партийная мама  гневно выпроводила его прочь.
Старик очень огорчился и долго после этого, завидев меня, горестно бормотал: «Такой красивый еврейский мальчик – и необрезанный!» Так вот и  хожу я до сих пор с крайней плотью, а жаль, может бы жизнь совсем другая была бы.
Я уже в 90-е годы повёл сына Евгения к этому дому с благой целью показать ему частицу нашего прошлого. Женя, выросший уже в нормальных условиях, с ужасом посмотрел на этот, хорошо сохранившийся домишко и спросил меня: «А разве здесь можно жить ?»
Здесь прошло моё детство и юность, и отсюда я уехал после окончания института на работу в Челябинск.

Вадим Горелик