Михаил ГИРШМАН: «СУДЬБА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ПРОИГРЫВАЕТСЯ НА ЕВРЕЯХ»

С интересным человеком всегда интересно. Привлекает и неординарность мышления, и свое видение жизненных событий, ситуаций. Да и просто истории из жизни – детские воспоминания, уклад семьи, становление личности… А если эти истории переплетаются с историей родного края, если он историю эту творил своими руками, то интересно вдвойне. Сегодня в нашей рубрике человек, причастный к культурному становлению Донбасса, приложивший и постоянно прикладывающий к этому важному делу не только руку – сердце.

Михаил Моисеевич ГИРШМАН – профессор, заведующий кафедрой теории литературы и художественной культуры Донецкого  госуниверситета – у нас в гостях.

– Разговор о жизни обычно начинают с самого начала. Каким было это начало у Вас?

– Семья, в которой я в 1937 году родился, жила на станции Бира Хабаровского края, недалеко от Биробиджана. Затем – в Хабаровске. Мои родители были не религиозными, но достаточно традиционными евреями. Идиш, например, который они оба прекрасно знали, был у них языком взрослого общения. Они разговаривали на нем, когда нам, детям, не нужно было чего-то слышать.

–Наверное, так было во многих еврейских семьях?

– Думаю, что в религиозных семьях было не так. Но языка я в итоге не знаю. В этом смысле наша семья была тем, что я называю семьей советских евреев, где основным, родным языком был русский. Однако я –  еврей по национальности. Я чувствую, и всегда чувствовал себя, безусловно, евреем, никогда об этом не забывал. Правда, ситуация жизненная была такова, что забыть об этом не давали. Когда мы переехали в Самару, и я пришел в 5 класс, в первый же день мне напомнили, кто я.

– Как это было?

– Это был 1949 год – время борьбы с космополитизмом. А Самара была городом с очень сильным бытовым антисемитизмом, особенно тогда – сейчас этого там меньше.

В 5 класс я опоздал: поскольку был переезд, я пришел в школу только 20 сентября. Я всегда учился отлично и очень старался в первый же день показать, что я сильный ученик и знаю не меньше, чем остальные. Видно, слишком старался. Сказали: "Жидовская морда, чего ты высовываешься?”. Побили. Я это хорошо помню. После этого меня перевели в параллельный класс. Страшно сказать, но теперь я думаю, что мне с тем инцидентом просто повезло: если бы я не оказался в другом классе, где был просто замечательный классный руководитель, моя жизнь сложилась бы гораздо хуже.

То столкновение для меня было потрясением. Но я не возненавидел окружающих, не обозлился. Наоборот. Я не знаю, чем это объяснить, но мне захотелось, чтобы меня любили, хорошо ко мне относились, и всю свою последующую школьную жизнь я добивался этого. Я старался быть нормальным учеником.

– То есть вписываться?

– Нет, не думаю, что просто вписываться. То было время, когда все-таки способность что-то хорошо делать или знать, хорошо учиться была приоритетной, тогда это ценилось, и ценилось больше, чем сейчас. Все школьные годы я был отличником. И все эти годы я искал каких-то возможностей понимания, общения, в том числе и с теми, которые были далеки от меня.

– То первое школьное проявление антисемитизма не породило зло?

– Не породило ни зла, ни ненависти, ни во мне, ни около меня, и я считаю это большой удачей в жизни. Да и на всю последующую жизнь мне очень везло на людей вокруг меня. Людей разных национальностей.

Я и потом сталкивался с разными формами государственного антисемитизма. Думаю, что не поступил в Московский университет по этой причине. Позже мне прямо было объяснено, что невозможно поступать в аспирантуру, я мог быть только соискателем, кем я и был. Но с  другой стороны, даже в этих объяснениях была некоторая помощь: мне всегда подсказывали, как все-таки можно.

– А как в семье Вас подготовили к подобным неприятностям?

– Специально меня к этому не готовили, но если я не озлился, то обязан  этим только родителям и старшим брату и сестре. Они меня сформировали в любви. Они меня просто очень любили. И это главное. Я был последний, младший в семье. Папе было 48 лет, когда я родился, а брату – 24 года. Я был любим, и я до сих пор это чувствую. И это помогает мне жить. Так что такая подготовка и была главной.

Да и слишком большого антисемитизма в жизни я не встретил. Я оказался вне Холокоста, а те, кто был старше, были в этом. Я оказался вне космополитизма – в этом отношении мне везло. В других условиях, может быть, моим родным языком мог бы оказаться и идиш. И была бы другая жизнь. Но это еще вопрос, жалею ли я о том, что сложилось именно так, что мой родной язык русский и специальность связана с ним.

– Ваша специальность – теория русской литературы? Откуда такой выбор?

– Я ведь в детстве слышал Пушкина, и русская литература – моя с детства. Позже я понял, что русская литература – одна из вершин мировой культуры, изучая которую, можно что-то существенное понять в себе самом и что-то существенное открыть, что это и глубокий смысл, и высокая ценность. Что такое искусство слова, что такое тайна искусства вообще? Выбор для меня был сделан классе в девятом.

И потом, у меня не было сознания, что, занимаясь русской литературой, я изменял еврейской. Мне кажется, где-то в глубине есть связь всех культур и всей литературы. Насколько значим для еврейской культуры Шолом Алейхем, но его без русской литературы не представить никак.

– Была ли в Вашей семье какая-то еврейская традиция, которая запомнилась, осталась в памяти на всю жизнь?

– Пасха. Маца. Иногда мама пекла ее сама. Маца – это для меня самое-самое. И до сих пор я не могу без мацы. Маца – это свято.

Еще помню праздничный стол – мама прекрасно готовила. Фаршированная рыба в Песах была особенно вкусной. Пасхальные истории Исхода. Вся галаха в нашей семье не соблюдалась. Родители ходили в синагогу, но нас к этому не привлекали: с их точки зрения тогда это могло быть опасным для нашей жизни. Субботу соблюдали в рамках представляемых жизнью возможностей. Очень строго соблюдалась Пасха и  пост в Йом Кипур. Это мы знали с самого детства.

В остальном мы были советской еврейской семьей. И сегодня я еврей, у которого родной язык русский и который кроме всего еще и гражданин Украины. Такой сложный комплекс я представляю и ответственен за него. И то, что я пытаюсь делать и делаю в университете - попытка отчасти соединить все эти ипостаси.

– Удачно соединить?

– Хотя бы отчасти да, судя по тому, как сегодня удалось организовать еврейское образование: так, как его нет ни в каком университете Украины. ДонГУ пока единственный, который утвердил специализацию по еврейской культуре как дополнительную специализацию учебного плана, где студенты получают официальное государственное удостоверение университета. Здесь соединяется, с одной стороны, добрая воля университета, с другой стороны, финансовая поддержка Джойнта, который обеспечивает такую возможность и создает материальный фундамент такой специализации. А то, что это  важно и нужно не только для развития еврейского самосознания, а и для Украины и украинского образования – безусловно.

Осознание этого проявляется даже в том, как в этом деле реально участвуют педагоги и студенты разных национальностей. Нет не просто никакой изоляции, а даже обособления. Интересно, что условно можно выделить несколько типов студентов, идущих на нашу еврейскую специализацию. Первый тип: студенты, которые осознают, идентифицируют себя как евреи и видят свое будущее в Израиле, но хотят приехать туда подготовленными, и мы им в этом способствуем и относимся с пониманием. Есть евреи, которые вполне чувствуют себя таковыми, но которые не хотят уезжать.  При этом они желают знать и быть в еврейской культуре чтобы способствовать ее развитию.

– Сказывается былой голод?

– Да. Есть третий тип: не евреи, но которые очень хотят найти свои еврейские корни, еврейские истоки, и в этих поисках им хочется больше знать. И четвертый тип – не евреи, которые не отыскивают еврейские корни и связи. Они понимают, что вообще серьезное образование, а особенно гуманитарное, без знания еврейской культуры невозможно. Что еврейская культура и история не просто большой пласт, а один из фундаментальных пластов человеческой истории, человеческой философии, культуры. И таких немало, и количество их растет. Эта группа вызывает особое уважение.

– Попасть на специализацию можно, будучи только студентом? Или можно не привязываться к вузу?

– Это реально в виде категории вольнослушателя. Но все-таки основной контингент у нас – студенты университета и других вузов. Однако каждый год у нас есть вольнослушатели. Все наши преподаватели согласны на открытые двери. Кстати, 26 сентября в 15 часов приглашаю всех желающих на первое общее собрание слушателей в аудиторию 440 на четвертый этаж корпуса филологического факультета университета.

– То есть, свое желание изучать иудаику с вашей помощью сегодня может удовлетворить каждый?

– Возможно, есть учебные учреждения, где пока более основательная база. Но я оптимист и надеюсь, что через несколько лет, когда у нас появятся свои магистры и кандидаты наук, здесь откроется кафедра и будет не специализация, а специальность иудаика с более фундаментальной подготовкой.  Здесь очень важно не торопиться, чтобы эволюция шла спокойно, своим чередом. И не пускать мыльные пузыри без настоящей базы. Думаю, появление специальности – вопрос пятилетия – время, достаточное для того, чтобы набралось поколение, которое прошло наш первичный курс, и появились хотя бы человек пять специалистов для создания кафедры.

Главный раввин Донбасса Пинхас Вышецкий, в частности, его культурно-организаторская работа, очень способствует продвижению в этом направлении. Дает большие плоды и создаваемая им атмосфера взаимопонимания и настроенности ни в коем случае не на обособление и не на внутренние распри и борьбу, а на союз на созидательной основе. Это то, что заставляет надеяться.

– На какое время рассчитан курс?

– Программа рассчитана минимум на 2 года. Но у нас свободный график в том смысле, что студент имеет право выбирать его сам. Кто учится интенсивно, тот за 2 года все это осваивает и получает удостоверение. Но если начинает таких человек 25, то заканчивает только 5-7. Кто-то успевает за 3 года. Иные – за 4. Некоторые полностью не успевают, но ограничиваются несколькими курсами. Считаю, что такая гибкость не недостаток, она должна быть. Каждый должен почувствовать, сколько и насколько ему это нужно. Кроме того, каждый, поняв в какой-то момент, что ему нужно еще добрать, имеет возможность прийти снова.

– Сколько лет эта специализация существует при университете?

– Начали мы с 1993 года, первый выпуск был в 95-м. За 7 лет существования уже есть некоторая традиция.

– Культура еврейская никогда не умирала, независимо от того, что ее активно подавляли. За счет чего она выжила? Казалось бы, народ должен был забыть все на корню? Но этого не случилось.

– Думаю, здесь слишком глубокие корни, которые просто вытащить невозможно. Даже при всей давильне и прессинге вытравить это нельзя. И второе обстоятельство – наличие бытовой жизненной памяти, бытовой жизнестойкости, которая существовала всегда и позволяла удерживать и сохранять. Выходит, что нечто существует в генах, в глубинном истоке. И даже когда, вроде бы, этого не знали, но открылась возможность, и оказалось, есть что вспомнить.

– То есть существует еврейство в крови?

– Да, только если кровь понимать не узко биологически, не как нечто физическое, племенное, а понимать кровь как глубинную почву человечности, как некий ее фундамент. Кажется, что нечто еврейски-значимое одновременно составляет и некую подпочву человечности вообще.

– Быть может, в этом заключается избранность еврейского народа?

– Я думаю, что если об этом говорить, то избранность евреев связана с тем, что в них проявляется и осуществляется некая модель или путь становления человечности и человеческого.  И поэтому в конечном итоге возникает не то, что обособляет евреев от других, а наоборот, то, что в глубине их связывает с другими. То есть когда в еврейской уникальности проявляется некий универсальный путь человечества.

Еврейская заслуга здесь в том, что на евреях проигрывается судьба человечества и образ человечности. И общечеловеческие принципы. В этом отношении каждый еврей, мне кажется, должен быть благодарен другим народам, из-за связи с которыми сохраняются и культура, и корни, и еврейство. А все другие народы должны быть благодарны еврейству за то, что его опыт оказывается общечеловечески значимым. Ужасно, что есть антисемиты, но, слава Б-гу, есть праведники. И наша задача помнить и знать именно их. И это должно быть некоторым приоритетом. Тогда появляется надежда на то, что антисемиты будут самоуничтожаться.

Хая-Лея ГЛАЗ