Из Донецка пришло печальное известие: вчера, 17 мая, в возрасте 77 лет умер профессор кафедры теории литературы Донецкого национального университета, доктор филологических наук Михаил Гиршман.

Михаил Гиршман - один из основателей Донецкой филологической научной школы. Он был прекрасным преподавателем, интересным человеком и успешным ученым.

Одним из главных научных открытий Гиршмана стала разработанная им в 1970-е годы концепция ритма прозы, согласно которой в ней, как и в стихе, неизбежно действуют ритмические закономерности.

Михаил Моисеевич Гиршман был членом Международной академии наук педагогического образования.

Памяти  М. Гиршмана мы размещаем на сайте материал, подготовленный М. Кадубиной к  его 70-летнему юбилею.

Свет, светящий одному, светит многим.

Талмуд

Рабби Зуся, герой еврейской притчи, незадолго до смерти сказал: «Если меня спросят, почему я не был Моисеем, – я знаю, что ответить. Но если меня спросят, почему я не был Зусей, – я ничего не смогу сказать». Человек должен быть собой, то есть в каждый момент жизни, который заранее не гарантирован, неисчислим и непредсказуем, но имеет смысл, стремиться к исполнению бытия.

Сегодня мы предлагаем публикацию о Михаиле Моисеевиче Гиршмане, скромном человеке, который живет в городе Донецке и добросовестно делает свое дело, понимая, «что лишь в одном-единственном месте на земле можно найти великий клад, который называется исполнением бытия. И отыскать этот клад можно лишь на том месте, где стоишь ты».

20 октября 2007 года Михаил Моисеевич встретил свой семидесятый день рождения. Многие люди спешили к нему в этот день, потому что хотели встретиться с другом, учителем, ученым, хотели его поздравить и сказать доброе, верное слово.

Наша юбилейная публикация тоже состоит из разных «слов»: слов-рассказов учеников и друзей и слов-воспоминаний самого юбиляра.

Слова…

С ним, что ни час, метаморфоза:

он то поэзия, то проза.

На ритм неопределенный

он новый свет спешит пролить.

Сам неизменно окрыленный,

умеет массы окрылить

Михаил Моисеевич Гиршман – ученый с мировым именем, доктор филологических наук, профессор кафедры теории литературы и художественной культуры Донецкого национального университета, член-корреспондент Международной академии наук педагогического образования. Он внес существенный вклад в изучение природы литературного произведения, разработал и внедрил в Донецком национальном университете новую специализацию по мировой художественной культуре. А еще является одним из организаторов Донецкого института социального образования и Донецкого гуманитарного института. А еще организовал и возглавил лабораторию по изучению еврейской культуры. Его ученики, среди которых есть уже и профессора, успешно работают не только в Украине, но и в Америке, Израиле, России, Белоруссии, Казахстане…

Кажется, перечисленного могло хватить на несколько биографий. А между тем профессор Гиршман всю свою жизнь не только делал научные открытия, но всегда был в центре событий выпавшего ему времени. <…>Неутомимо делая в науке то, к чему призван, во времена застоя он оказался способным говорить то, что думал и чувствовал. На его лекции всегда собирались полные аудитории. А какие он проводил в Донецке блестящие литературные вечера, посвященные Пушкину, Лермонтову, Блоку, Мандельштаму, Пастернаку!.. В те годы считалось обязательным цитировать так называемые гражданственные стихи, а Михаил Гиршман приводил как образец высшей гражданственности пушкинские строки: «Я Вас любил: любовь еще, быть может…». И делал это так ярко, так убедительно, так артистично…

Светлана Куралех, поэт

Слова…

Голоса учеников и коллег:

Когда в 1966-м году Михаил Моисеевич Гиршман приехал в Донецк, никто не знал, что кардинально изменится судьба многих людей, станет другим филологический факультет, университет в целом, а город, известный как столица шахтерского края, прославится появлением новой филологической школы.

Новое, иное, непривычное встречало явное сопротив­ление, иногда воспринималось весьма агрессивно.

И вот всесоюзная научная конференция 1977 года. Это был триумф! Это была победа! В Донецк приехали многие известные ученые. Стало ясно, что кафедра теории литературы становится бесспорным центром по изучению целостности художественного произведения, а М. М. Гиршман – признанным ученым-филологом, известным за пределами тогдашнего Союза.

Еще Михаил Моисеевич – Учитель. Он действительно умеет «выращивать» ученых. Достаточно вспомнить, что под его руководством защитили кандидатские диссертации 35 аспирантов и соискателей, 3 доктора наук. И главное здесь не цифры, а деятельность педагога, формирующего личностное начало и жизненную позицию.

Людмила Сенчина

Каким он был? Молодым, порывистым, романтической устремленности. Нам он уделял колоссальное внимание, стимулировал наше развитие. Что-то хотелось сделать – узнавать, писать, с чем-то спорить.

И мы, конечно, обалдевали, когда он начинал читать стихи. Это был конец света. Он читал и то, чего мы не знали: например, Чичибабина, Чухонцева…

Дина Гелюх

Когда приехал Михаил Моисеевич, то, естественно, все мы были в полном потрясении.

О нем мне говорили: такой преподаватель (ах, ах!) появился!., он такое знает!., и такие имена открывает!..

Это было откровение. Михаил Моисеевич моментально оброс учениками, относящимися к нему с огромным пиететом.

Оксана Орлова

Многие донецкие филологи о Михаиле Моисеевиче могли бы сказать, что он – «наше всё», но недавно я еще раз убедилась, что он не только «наше» все.

Это было в Москве, в Институте мировой литературы, когда Л. Сазонова, руководитель международной конференции «Память литературного творчества», поздравила Михаила Моисеевича с юбилеем. Она отметила, что М. М. Гиршман уже давно и прочно вошел в пространство литературоведения, сфера его научных интересов почти необозрима, а точность и острота видения, разрешения проблем теории литературы не может не привлечь молодых исследователей.

Элеонора Шестакова

Михаил Моисеевич Гиршман принадлежит к числу тех отечественных ученых, которые считают филологию «службой понимания» (С.С.Аверинцев) и видят общественную ответственность литературоведения в преодолении барьеров «между людьми, народами и веками» (Д. С. Лихачев).

Из воспоминаний М. Гиршмана

Точкой отсчета, объясняющей, как я оказался в Донецке, являются годы учебы в Казанском университете, а это годы XX съезда и «оттепели»… и атмосфера в университете была, как и во многих местах, сложная, но – сложно-перспективная, со многими открывающимися возможностями.

Я довольно рано как-то определился в смысле научно-филологического интереса, решил, что раз открываются новые возможности и новый взгляд на историю, так надо посмотреть на историю советского литературоведения с 17-го до 57-го года, ни больше ни меньше. Вполне, так сказать, подходящая для студента третьего курса задача. Благо моя научная руководительница Галина Александровна Вишневская, которой я признателен бесконечно за ее понимание, и ум, и доброту, и свободу, которую она мне давала, – мне сказала: «Пожалуйста».

Но в 1958 году уже начался период «ухрущения строптивых», и продолжать работу уже стало не так возможно — нужна была поддержка. <…> и на 4-м курсе я, проявляя вполне объяснимую студенческую решительность, которую точнее было бы назвать нахальством, написал письмо Борису Михайловичу Эйхенбауму. <…>

И довольно быстро получил от него открыточку, кото­рую помню до сих пор – в общем-то событие… Он ответил: <…> надо, чтобы Вы приехали в Ленинград… И я приехал. Встреча с ним – конечно, это одно из самых определяющих событий в моей жизни.

Он рассказывал многое <…> С его точки зрения, не нужно было писать об ОПОЯЗе, потому что эта тема не годилась для студенческой работы в хрустальный век. Я спросил: «Почему хрустальный?» Он объяснил: «От двух слов: Хрущев и Сталин».

«Так вот, – сказал он. – … Напишите работу “Проблемы теории стиха в литературоведении 20-х годов”». И дал мне целый ряд советов, как это сделать.

По окончании университета меня распределили в школу-интернат №3, в поселок Залесный Татарской АССР, где я работал учителем и завучем, но одновременно продолжал <заниматься исследованием стиха>, прислал рецензию на книгу Шенгели «Техника стиха» в «Вопросы литературы». Эту рецензию напечатали, и в связи с этой рецензией мне написал письмо Вадим Валерьянович Кожинов, где сообщал, что в ИМЛИ собирается группа, которая занимается теорией литературы, и вообще надо бы приехать и встретиться, познакомиться, – и это было еще одно обстоятельство огромного значения для меня. <…>

После того как я защитился, сотрудники сектора стали говорить, что уже хватит в школе, что надо бы в вуз… И тут на обсуждение трехтомной «Теории» приезжает Илья Исаакович Стебун из Донецка и рассказывает, что создается Донецкий университет и там кафедра теории литературы, но теоретиков нет. <…>

Ну, а в Донецке большую энергию проявляет И. И. Стебун. Тогда это проходило по строгим правилам искусства: надо было согласие обкома партии…

Михаил Гиршман

Слова …

Завотделом науки обкома партии тогда был Скобцов – страшный антисемит, сволочь первейшая… Что делать?

Пошли к ректору. Ректор об М. М.: «Ну что ж, произвел хорошее впечатление, замечательный человек. И как он говорит!.. Но, Илья Исаакович, к Скобцову его везти нельзя…»

– А что ж делать? Мне же нужны теоретики!

Тогда ректор при мне звонит Скобцову:

– Очень хороший специалист, блестящий специалист. Знаете, с рекомендациями самых крупнейших академиков. Это мы упустить не можем. Но у него всего полтора часа – самолет…

Илья Стебун,

в то время будущий заведующий создаваемой кафедры

Из воспоминаний

Новый университет, отсутствие больших традиций и, вместе с тем, большая энергия и жажда познания порождали такие возможности, которые в других городах были невозможны. Не думаю, что молодой 30-летний приехавший кандидат наук мог бы уже через год получить право руководства аспирантами. А я получил. …И у нас довольно быстро стали формироваться и проходить хорошие защиты. А это приезд интересных людей.

Очень важно, что университет давал возможность связей и расширения контактов. Студенты могли объездить за свою студенческую жизнь если не треть, то четверть Советского Союза. Постоянно шла какая-то творческая переписка, обмен работами. Это создавало представление о состоянии и уровне, и о том, что и культура, и наука существуют, так сказать, в мире, а не в отдельном регионе.

<…> Легких времен не бывает. Удача – родиться в 1937 году, а не жить в эти годы. Удача и то, что мы оказались на очень трудном переломе – это помогло нам определиться. Сегодняшнее время очень непростое для молодых – произошла потеря устойчивости. Не случайно в наш быт вошли слова-паразиты «как бы» и «на самом деле». Существует как бы зарплата, как бы госэкзамен, как бы понимание, а посмотришь – не настоящее. Вместе с тем неопределенность таит в себе новые возможности. Есть вещи, которые человек должен понять сам – что для него «как бы», а что «на самом деле»…

<…> Конечно, тогда мы были закрыты, конечно, связи с тем, что сейчас называется дальним зарубежьем, не было, но сказать о полной замкнутости и о полном незнании [происходящего вокруг] все-таки нельзя, потому что и выезды в Тарту, и возможность привезти какие-то публикации давали представление об уровне развития науки в мире и, в частности, в Советском Союзе – и это тоже был достаточно хороший контекст для жизни.