Более трех лет назад вышла книга Розы Эпштейн под названием "Книга Розы".  Об этой книге я уже писала, но решила еще раз напомнить читателям об этом произведении. С семейством Эпштейнов знакома давно, изучением своих родословных мы занялись одновременно. Конечно, я по-хорошему завидовала, что они получили в свое распоряжение такое подспорье. Но Люба Эпштейн вместе со своим сыном, Женей, и сами раскопали довольно много интересного не только по линии Эпштейнов, но о других своих предках. Я уже просила их систематизировать свои находки и разрешить публикацию на моем сайте. Но руки их пока не дошли до этого.
Помещаю этот материал с тайной мыслью подтолкнуть не только их, но и других дончан  достать семейные фотографии и рассказать от своих семьях. Это не только семейная история, это история евреев Донбасса. Если вы сейчас этого не сделаете, то ваши потомки просто этого не смогут узнать...
Итак, сегодня публикую материал Никиты Елисеева из журнала "Лехаим".

Кажется, Горький заметил, что любой человек может написать одну хорошую книгу. Просто сядет-присядет, вспомнит, задумается и запишет все, что происходило с ним и его близкими. Только запишет честно. Изложит историю. И если жизнь была, то и книга будет.

Роза Эпштейн так и поступила. Изложила историю своей семьи. Честно, бесхитростно, спокойно. Она написала сагу — повествование о семье, о роде. Как правило, эти повествования очень длинные, будь то «Сага о Форсайтах» или «Сага о Ньяле». «Книга Розы» — короткая сага. Событий в краткий период истории семьи Эпштейн набилось столько, что летописец лишен такой роскоши, как медленное, обстоятельное повествование.

Роза Эпштейн. 1936 год

По пути наш эшелон расстреляли немецкие самолеты, и в живых осталось чуть больше половины. В том налете пострадала и я — металлический осколок вонзился в спину в районе позвоночника. Фельдшер, который сопровождал эшелон, осколок тот вытащил и щедро залил рану зеленкой. Зеленки у него была трехлитровая банка, и она заменяла, при отсутствии других медикаментов, и обезболивающее, и антисептик.

В одном абзаце — ад бомбового налета, чудо спасения, нехватка медикаментов в Красной Армии.

Эффективная краткость стиля, не чурающегося ни канцелярита, ни диалектов. У этой краткости есть еще одна причина, помимо густой событийности. Профессиональные привычки Розы Эпштейн. Совсем юной девушкой во время Великой Отечественной войны она была диспетчером железных дорог в ближнем тылу. Поневоле научишься лапидарности.

Из описания Розой Эпштейн своей работы становится ясно, что было нужно, чтобы не погубить других и самой не погибнуть: наблюдательность, память, точное владение нужными словами и — понимание психологии других людей. Потому что с небес немецкие самолеты, а чуть пониже — свирепые свои начальники: генералы, наркомы, энкавэдэшники. И если ты быстро, точно, убедительно не сможешь объяснить свое решение тому или иному рассвирепевшему начальнику, то в лучшем случае получишь табуреткой по шее, в худшем — расстрел.

Память, наблюдательность, выбор нужных слов, умение вместить сообщение в маленький отрезок текста, знание психологии — это и есть писательские навыки. Есть еще воображение, но Розе Эпштейн оно ни к чему. В ее памяти столько всего, что никакому воображению не угнаться:

 Память сохранила и историю, рассказанную мне двоюродной сестрой Ритой — дочерью брата мамы Якова. Он перед войной работал главным бухгалтером на шахте Рутченковка. А его жена, еврейка, была учительницей физики и математики. Наши, когда оставляли Сталино, затопили шахты вокруг. В эти шахты немцы сбрасывали евреев. Не только евреев, но и коммунистов, комсомольцев. Риту вместе с мамой и сестрой Лидой вели к шахте, но в какой-то момент мать сумела выбросить Риту в толпу людей, стоявших вдоль дороги. А Лида вцепилась в руку матери: «Я с тобой. Как ты, так и я». И не отпустила ни на секунду, так их, державшихся за руки, немцы в шахту и сбросили.

Роза Эпштейн формирует свой текст, как формировала эшелоны в годы войны — быстро, ответственно, умело. О ее книге трудно писать. Не только потому, что она по большей части драматична, но и потому, что, при всей своей драматичности, она удивительно легко читается. Парадоксальная закономерность: чем легче читать книгу, тем труднее о ней писать. Легко читать «Книгу Розы» потому, что она уводит из повседневности. Но по прочтении такой книги возвращаешься в повседневность обогащенный чужим огромным личным опытом.

И вообще «понимаешь: люди совсем не злы, просто долго отпуска ждали», как писал поэт, чрезвычайно близкий «Книге Розы», — Борис Слуцкий. Не в том только дело, что он декларировал: «Я историю излагаю…», то есть занимался как раз тем, чем и Роза Эпштейн в своей книге. Но и в том, что, как и Роза Эпштейн, он был летописцем советского мира, поэтом советских людей.

«Книга Розы» появилась вовремя. Ностальгия по советскому прошлому захватывает все большие и большие слои населения. «И, обнажая швы и пробелы, / как субмарина из глубины, / вдруг выплывает тема победы / и вытесняет тему вины», — это поэт Михаил Щербаков весьма точно предсказал в конце 1980-х.

«Книга Розы» вроде бы вписывается в эту ностальгию. Зачин: «Я — последняя из живых очевидцев истории моей семьи, тесно переплетающейся с историей нашей страны, в которой было все: и революции, и строительство общества новой формации, и коллективизация, и репрессии, и защита Родины в годы Великой Отечественной войны, и восстановление народного хозяйства. Каждый из моих родных и близких вписал свою страницу в эту великую историю». Финал: «И еще всегда гордилась своей семьей, члены которой свято верили в идеи и идеалы своего времени и служили им верой и правдой».

Но между зачином и финалом — само повествование, способное вызвать уважение к советским людям, но от ностальгии по обстоятельствам их времени и места излечить:

В то время мы из Москвы везли всё: колбасу, сыры, мясо, кексы, консервы, апельсины, конфеты, сервизы. Посылки на почте больше 8 килограммов не принимались. Помню, прихожу в магазин и прошу: «Дочка, взвесь мне всяких консервов не больше 8 килограмм». Продавщица удивляется: «Кто это вам консервы взвешивать будет?» — «Дочка, я из Сталинграда, а у нас этого нет. Поэтому прикинь на весах, чтобы посылку приняли…»

«Книга Розы» удачно названа. «Под розой» — средневековое словосочетание, означающее нечто тайное, секретное и, разумеется, очень важное. «Книга Розы» — «Книга тайны». Тайны советского мира. Военной тайны. Потому что этот мир был рожден войной и создан, приспособлен для войны, бедствий, лишений, терпения. Хорошие люди этого мира — солдаты. Инициативные, смелые, справедливые, терпеливые — солдаты.

«Нет ничего ужаснее войны, / нет никого прекраснее солдата», — написал в 1969 году советский поэт Леон Тоом, и эти строчки чаще всего вспоминаешь, когда читаешь истории, рассказанные Розой Эпштейн.

Это случилось 12 октября 1944 года на территории Румынии. Разведчики захватили немецкого генерала. Моей сестре Раисе, хорошо владеющей немецким, предстояло сопровождать генерала. Перед поездкой немец попросил его побрить. Во время бритья генерал перехватил руку цирюльника с опасной бритвой и полоснул себя по горлу. Операция Рае предстояла сложная, важно было не только жизнь генералу сохранить, но и связки, чтобы он говорить мог. Медсестра вспоминала: «Рая сделала уникальную операцию. Руки у нее были золотые. Она кончиками пальцев чувствовала нить жизни. Адский труд — операция длилась четыре часа. Мы рядом стояли, чуть не падали от усталости. Смотрели на Раису Соломоновну, как на божество». Транспортировать генерала решили в повозке, запряженной лошадями. Вдоль дороги по обе стороны таблички были понатыканы: «Осторожно, мины!» Навстречу повозке выехала колонна мотоциклов. Лошади, испугавшись, понесли на минное поле. Генерала разорвало в клочки. Военврач Константин прополз сорок метров по минному полю до места, где лежала Рая. Она была еще в сознании и тихо прошептала: «Костя! Не надо — у меня все отбито». Он выполз назад по своему следу и вытащил на себе Раю. Все время по пути в ближайший населенный пункт Константин держал Раечку на руках и молил Б-га, чтобы она выжила. Но через два часа моей сестренки не стало.

Но это не просто солдаты, тупо выполняющие приказы. Это — хорошие солдаты. Они умудряются так выполнять иные бесчеловечные приказы, чтобы не нанести вред своему подразделению. Вот бабушка Розы, председатель (голова) колхоза:

Глаза у бабушки были выцветшие, или по-украински «очи засмученные». Усталость, озабоченность, невзгоды — все отражалось в них. На плечах этой женщины лежала огромная ответственность за колхоз, за тысячу человеческих душ… Еще запомнилась бабка Пелагея — рассерженная, напористая, которая приехала к нам в Сталино и рассказывает, что творится в ее голодной деревне: «Кат прошел по дворам, и посеять нечего — все выгреб». Отец пытается урезонить тещу: «Тихо ты». А бабушка гнет свое: «Вы ж, коммуняки, какие? Вы каты, як тот кат. Он все выгреб, а дети плачут и хозяйки плачут: “Шо ж вы робите? Мне ж годувати нечем”». В 1930 году, когда пошла волна раскулачивания, собрала голова колхоза, Пелагея Полякова, сход. На нем постановили: имеющие две коровы одну должны отдать тем, у кого нет ни одной, а за это новые хозяева расплачиваются трудоднями. Может, и не очень выгодное решение, но в результате никто не был раскулачен и выселен. И сколько разных комиссий ни приезжало, подкопаться под это решение сельсовета не смогли. Так полуграмотная еврейская крестьянка спасла не одну семью колхозников.

Семья Эпштейн. 1936 год. Стоят слева направо: Галина (Феша), Боря, Раиса, Анатолий Соболев, муж Беллы. Сидят: Роза, Софья, Соломон, Белла

Эта история, типичная для «Книги Розы», позволяет обозначить еще одну тайну советского мира. Он держался не просто солдатами, но солдатами, которые были хорошими людьми. И здесь вспоминается уже не Слуцкий, но… Грэм Грин. Его удивительный роман «Сила и слава». Главный, смыслообразующий диалог между пьющим, грешным священником и преследующим его фанатиком революции, богоборцем и атеистом. В ночь перед расстрелом священник, выслушав революционера, отвечает ему примерно так: «Все это прекрасно — то, что вы сейчас сказали. Но ваша программа рассчитана на то, что все люди хорошие. А столько хороших людей вы просто не наберете…»

И то: где вы найдете столько старух, которые в 1937-м, получив перевод из Америки от эмигрировавшего в 1914 году брата, умудрятся потратить деньги на строительство десятилетней школы в своем селе, рискуя быть обвиненными в связях с американо-еврейским капиталом? Где вы найдете таких стариков, живущих в полуподвале, как отец Розы, Соломон Эпштейн, которые, узнав, что гуманитарная помощь (все из той же Америки) попадает не нищим шахтерам, а начальству, дойдут до самых высоких руководителей и добьются справедливости, а сами в результате останутся в том же полуподвале? (Хотя кто-кто, а Соломон Эпштейн, чудом выживший после расстрела петлюровцами в 1919-м, расселявший шахтеров из казарм в уплотненные квартиры в 1920-х, директор первой мебельной фабрики в городе, мог бы рассчитывать не на полуподвал. А он не рассчитывал, потому что был хорошим человеком.) Где вы найдете таких диспетчеров, как учитель молоденькой Розы Эпштейн, товарищ Абрамов? В его дежурство разбомбили эшелон с горючим, и он, чтобы вывести свою сменщицу Розу Эпштейн из-под расстрельного дела, чтобы четче отделить ее смену от времени бомбежки, приписал себе в книгу дежурств лишние 15 минут. После чего пошел в столовку тыквенную кашу есть, ожидая вызова в НКВД. Где вы найдете такую девчонку, как Роза Эпштейн, которая после расстрела товарища Абрамова будет ходить в НКВД и добиваться выдачи тела для похорон, не обращая внимания на рык уполномоченного: «Да я тебя саму расстреляю!»? И добьется. И похоронит. И на фанерном монументе над могилой напишет чернильным карандашом имя, фамилию, дату смерти, а чуть ниже: «Хороший человек».

Признаться, в этом месте «Книги Розы» я вздрогнул не только от самой истории, но еще и от узнавания ее. Любой мало-мальски образованный человек эту историю узнает. Это же… Антигона. Советская, еврейская Антигона образца 1944 года. Это неудивительно. «Книга Розы», как и положено сагам, — эпос. Энергичный, короткий — но эпос. Народная книга. А эпосу полагаются вечные сюжеты.

Эпосу полагается вера в конечное торжество справедливости:

Случалось, приглашали мужа моей сестры Беллы, бывшего военспеца, и на торжественные приемы. На одном из них — в Наркомате морского флота — Соболев встретил человека, лицо которого он запомнил на всю жизнь. Этот человек был в парадном кителе с адмиральскими нашивками и держался очень уверенно. Однако, увидев приближающегося к нему капитана второго ранга, адмирал побледнел и мягко начал сползать со стула. Подойдя, Соболев сжал кулаки и с размаху врезал ему по физиономии, сначала с правой, потом с левой руки. Все вдруг застыли, как в немом кино. Воспользовавшись тишиной, Анатолий Михайлович произнес слегка осипшим от волнения голосом: «Подлый, и ты еще смеешь приходить к морякам?! Товарищи! Этот человек бросил полторы тысячи раненых и скрылся с острова на единственной подводной лодке! Якобы за помощью! Но помощи мы не дождались!»

Эпосу полагается обоснованная вера в то, что злодеи страшны, но их не так уж и много и кара их ждет жестокая и справедливая, потому что хороших людей больше:

Тетя Фрося обошла весь поселок и собрала восемьдесят одну подпись жителей под письмом, в котором заверяли немецкие власти, что знали родителей моей сестры, Аграфены, что те были белорусами, поэтому и их дочь белоруска. Восемьдесят один человек подставил свои головы, защищая Груню. Ведь если бы немцы узнали, что это ложь, расстреляли бы всех. А правда про доносчика всплыла. Сами же гестаповцы, когда пытали Володю, мужа Груни, сказали, что про Груню им написал такой-то (фамилию назвали). Этот гад до войны был секретарем парткома танкоремонтного завода. Эта информация подтвердилась и тем, что жена этого предателя выгребла из шифоньера Шиммелей все постельное белье и скатерти, когда Груню в третий раз забрали в гестапо, а Володя ушел за ней. После освобождения Володя решил рассчитаться с предателем и позвал заводских работяг. Встретив гада, указал на него: «Вот эта сволочь писала доносы в гестапо». Один из рабочих замахнулся ведром с чем-то тяжелым и ударил предателя по голове. Удар оказался смертельным. Но никакого расследования и уголовного дела возбуждать не стали. Все единодушно решили: «Собаке собачья и смерть!»

Эпосу полагаются сильные характеры, под стать страшным и жестоким событиям, в которые они вовлечены. И такие характеры Роза Эпштейн умеет изображать. Чего стоит одна только сестра ее отца, тетя Цива, кузнец по профессии и диалектик по призванию:

В Сталино в то время не осталось церквей — их разрушили, синагогу закрыли. По пятницам вечерами к тетушке приходили евреи с Торой и читали Талмуды в длинной комнате. Когда про это узнали власти, к Циве пришли серьезные люди. Ничего не добившись от Цивы, серьезные люди вызвали в горком моего отца и настойчиво попросили: «Соломон Борисович, повлияй на свою сестру…» Отец пошел к сестре и попытался объяснить, что своим поведением та может сломать жизнь и детям, и внукам. «Ах, коммуняка, как ты заговорил! — перебила брата Цива. — А почему вы не тряслись от страха, когда церкви взрывали и иконы валялись на улицах, как мусор? Молись на свой партбилет!»

Безупречное возражение. Видно, что тетя Цива не только мастерски подковывала лошадей, но и очень внимательно и осознанно слушала рассуждения знатоков Торы, собиравшихся у нее по пятницам. Ее выкрик попадает в самую суть проблемы богоборчества. Значит, ты — коммунист, революционер — утверждаешь, что Б-жьи законы никуда не годятся, что ты и твои товарищи построите мир по своим законам, лучшим, чем Б-жий? Значит, Б-га ты не боишься — а что ж ты своих же товарищей боишься? Настоящий диалектик была тетя Цива.

А племянница тети Цивы написала честную книгу о великом поколении и жестоком времени, в котором довелось этому поколению жить. Ее будут читать не только те читатели, которым интересна интересная книга; ее будут внимательно изучать историки и социологи как аутентичное свидетельство о погибшем советском мире.

Никита Елисеев

Журнал "Лехаим"

http://www.lechaim.ru/