О нём писали всегда. Юность требует признания, и оно у него было. Его знали все или почти все донецкие «центровые» мальчики шестидесятых.

Май 1963 года. 

Конкурсный  приём  в  физический  и математический  классы  уже  тогда престижной  17-й школы.  Он  написал работу первым.  Легко, будто не напрягаясь, играючи.

  Маленький,  быстрый, с горящими, брызжущими веселой отвагой глазами, рыжеватые волосы всклокочены, быстрая речь и столь же быстрые движения, профиль,  напоминающий великого лицеиста России…  «Кто такой?» - спросил  я  у соседей.  «Как, не знаешь?!» - отвечали мне, ужасаясь моей неосведомлённости.  «Кто?» - настаивал  я. «Щаранский…»  «Это Щаранский», - вдруг доходило до нас, пришлых. И сразу  становилось ясно, что первым среди нас мог быть только он.

  Щаранский был признанным гением. И никакой иронии.  «Вечёрки»  ещё не было, но все другие местные газеты уже были и нередко сообщали о его успехах. В пятнадцать он был кандидатом в мастера по шахматам, выигрывая все союзные турниры среди юношей, кажется, побеждал даже и взрослых, впрочем, может, и не побеждал. Не это главное. Главное, город нуждался в собственном юном герое, и он стал им. Фраза «гордость нашей школы – Анатолий Щаранский» была непременной во всех речах нашего директора в течение трёх оставшихся лет школьной жизни.  И он действительно был  нашим героем, кумиром, любимцем. В школе он бывал не часто. Помнятся только газетные строки. «Выиграл соревнования ученик 9…10…11 класса…», «очередную победу одержал…», «чемпионом общества «Спартак» среди юношей стал…»  Щаранский был непобедим. Изредка, играя блицы во время  перемен, он давал соперникам какие-то немыслимые форы: ладьи, две ладьи, все пешки – и всё равно выигрывал.

  …Летело время. Страна сменила лидера. Вместо добродушного, но эксплозивного кукурузника к власти пришёл будущий шамкающий любитель нагрудных знаков. Разрывал тишину дворов  хриплый голос Высоцкого, пел про плывущие облака Галич, крушил святые устои ироничный тенорок Кима. «Yesterday», - грустно пели битлз на магнитофонной ленте, и Леннон был, увы, совсем ещё не с нами. «Если бы…, -» иронизировали мы. Учебники истории и обществоведения устаревали, не успевая выйти из печати. Чувствовалось,  что оттепель, отголоски которой мы ощущали на себе, окончательно канула. Оставались КВН и Райкин. Вскоре КВН прикрыли. Райкина оставили, но покоя не давали до самой смерти…

   Но тогда КВН ещё был. И капитаном у нас был, конечно, он. КВН без Щаранского был абсолютно немыслим. Мы ломали головы над домашними заданиями, тщились что-то придумать, мы ждали помощи и знали, что помощь будет. «Сейчас придёт Щар», - говорили мы, и Щар приходил всегда вовремя. Он мог мгновенно выдать блестящую идею так просто, на раз, а потом на самой встрече, легко выиграв конкурс капитанов, изобразить модную тогда девочку-певицу из Грузии, импровизируя на ходу про оранжевое небо и оранжевого верблюда. Пародия эта была смешной до безумия. Щаранский   мог…  Смешным он выглядеть  не  боялся.

   Надвигались выпускные экзамены. Вступали во взрослую жизнь мальчики, впервые почувствовавшие себя гражданами собственной страны во время всесоюзного плача по усопшему тирану весной пятьдесят третьего, впервые закричавшие, пожалуй, единственное в своей жизни искреннее «Ура» весной шестьдесят первого после полёта Гагарина…Мы были ироничны, наверное, достаточно умны, но, главное, более, чем достаточно, конформны. Написать сочинение на тему «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым» - пожалуйста, пара пустяков, сделаем… Хотя уже тогда у нас хватало ума на то, чтобы  должным образом относиться к тем самым  10 дням, которые так надолго потрясли мир и Россию. У нас были другие герои. «Девять дней одного года». Вот так надо жить. Странное время, когда никто не мечтал стать товароведом. Время физиков, физтеха,  Дубны. «Цвет нации божественно оброс, и, может, потому не дам я дуба - мою судьбу оберегает Дубна…» - писал  совсем молодой Вознесенский.

   Была физика. Были шахматы. Он выбрал физику. В МФТИ Щаранский поступил с первого захода, с блеском. Правда, об этом местная пресса уже не сообщала.

   Одноклассники приезжали к нему в Москву, собирались студенческие пирушки, отмечали всякие праздники, дни рождения. Потом он вдруг пропал. Потом опять объявился. Совсем другой, совсем взрослый Толя. «Вы меня больше не знаете. Меня нет. Вычеркните все мои номера из своих блокнотов». Он был непреклонен. Можно было только догадываться, какая надвигалась беда. Сколько друзей он сберёг тогда, наш нонконформный Толя…

    Становилось всё холоднее и мерзостней. В 1967-м, после Шестидневной войны, катились по стране волны буйного антисемитизма. Любимый учитель, знаток записных книжек Ильфа, поменял имя, так как оно совпадало с названием государства-агрессора. В  1968-м был позор вторжения в Прагу. Впрочем, назвать вещи своими именами тогда могли совсем немногие. Среди них был Толя. Нет, наши газеты об этом не писали. Кое-что о Щаранском можно было узнать из скудных сообщений западных радиостанций. Скудных не потому, что о нём мало говорили, а потому, что их много и усердно глушили. Скупое время, которое впоследствии окрестили застоем, окончательно вступало в свои права. Во дворах уже ничего не звучало. Центр тяжести переместился на кухни. А транзисторы, надрываясь от глушилок,  как от чахотки, сообщали, что у Толи совсем недурная компания – Сахаров, Орлов, Гинзбург. Его упоминали в одном ряду с Амальриком, Зиновьевым, Буковским. Толя был Толей и по-прежнему оставался нашей гордостью.

   Отечественная центральная пресса освоила тему Щаранского только в конце семидесятых. Разнообразия в этих статьях было мало. «Шпион, сионист, работал на ЦРУ, предатель Родины, изменник». Определений такого рода хватало вполне. Третья волна «интереса» к Щаранскому, казалось, коснулась практически всех газет страны. В злобном  многоголосии сливались в единый вопль «Правда» и «Известия», «Труд», «Комсомолка» и даже «Литгазета». Злобные перепечатки появились и в местных газетах.  Кстати, вот тогда «Вечёрка» уже совершенно точно была,  а как любит перепечатки эта газета, помнится по не так давно (каких-то 2,5 года назад) появившейся на её страницах статье Н. Андреевой. Один из мэтров местной журналистики, очевидно, сильно вдохновившись, написал тогда целую брошюру о сионизме в Донбассе. Было…

   Уже не было Галича. Ким превратился в поэта-песенника Ю. Михайлова, и только Высоцкий пел про волков, которых со всех сторон обложили красными флажками. Щаранского арестовали в 1977 году. Измена Родине, шпионаж в пользу ЦРУ, антисоветская агитация. Мы не верили. Никогда не верили. Но мы молчали. Жалко молчали, казня себя, внутренне ссылаясь на тысячи объективных причин, которые давали нам право на молчание. Нашего мужества хватало на три «не»: не стучали, не вступали, не участвовали…

   Светлой памяти, милейший наш  завуч Иван Иванович, смеясь, когда-то говаривал, что может представить Щаранского кем угодно, только не мужем. Другие люди много лет спустя тоже не могли представить его мужем. Целых 12 лет не могли. И всё-таки он выстоял. Проведя в тюрьме почти 10 лет, единственный из нас он был свободен.

    Всё опять начало меняться. Отношение к Щаранскому было неизменным. Уже в начале перестроечного периода в двухсерийной документальной чернухе вновь, уже в который раз, обличали его в шпионаже и подонстве. Это было в 1985 году. Через год в СССР его уже не было. Реабилитации, извинений не последовало.

  Передавали, что он хотел приехать на похороны Андрея Дмитриевича (Сахарова. Прим.ред). Глушить к тому времени перестали, слышно было хорошо. Не пустили. Значит, не заслужил. С него не сняли судимости, но вернули гражданство. Зато есть в Иерусалиме сады Сахарова. А в Донецке у нас есть улицы Постышева и Ульриха, есть площадь Конституции, которая, несмотря ни на что, всё ещё живёт и каким-то образом действует.  Но мы уже не молчим…

  Конечно, опять изменилось  время. И магазины затоварены пластинками Высоцкого и Галича, и Леннон, оказывается, с нами, а поэт-песенник Ю. Михайлов опять превратился в барда Юлия Кима. Такое  вот у нас время. В «Огоньке» несколько месяцев назад о Щаранском тепло писала Елена Боннэр. Теперь вот интервью в «МН».

    «Треть пути за кормой, и борта поседели от пены», - браво цитировали мы Павла Когана, когда нам было восемнадцать. Задохнулись в тусклых ящиках письменных столов наши открытия и стихи, изобретения и пьесы. Невостребованное поколение тихо агонизирует вместе с невостребовавшим  его государством. Проходит жизнь. «Плывёт. Куда ж нам плыть?»  Помнишь, Толя?.. Знаешь?.. Куда?..

                                                                                   А. СНИЦАРЕНКО.

Об авторе.

    Медицина и литература. Эти два слова в близком соседстве  встречаются в биографиях  многих талантливых людей. Наверняка   каждый из нас  может представить и  свой список литераторов - классиков с дипломами врача, и свой список  врачей, которые ярко проявили себя не только на профессиональной стезе, но и  на писательском или журналистском поприще.  Как правило, такие люди интересны,  незаурядны и  обладают притягательным обаянием.  Этими качествами был щедро наделён и автор размещенного сегодня на нашем сайте  материала Александр Самойлович Сницаренко.

  Опытный врач с многолетним стажем в деликатнейшей  сфере здравоохранения, не один год возглавлявший  в Донецке областную психиатрическую больницу, Александр Сницаренко, будучи от природы  человеком творческим, в девяностые годы  немало сделал для того, чтобы  внедрить в медицинскую практику современные подходы..  Многие его начинания были подлинно новаторскими. Например, использование арт-терапии   в лечении больных. При нём в областной клинике появились волонтеры -- психоаналитики, психологи,  художники, работавшие по рекомендациям Ассоциации психиатров Украины. Благодаря его активному содействию на территории медучреждения открыли молитвенную комнату. Он воплотил в жизнь свою идею и начал выпускать уникальное издание – газету «Оптимист», учредителем которой выступил созданный им благотворительный фонд «Защита и содействие». Газета, редактировавшаяся на общественных началах Александром Самойловичем и выходившая на протяжении целого ряда лет, была по замыслу главного врача обращена к людям больным и здоровым, к медикам и священникам, к представителям власти и предпринимателям. И лозунг у газеты был под стать названию – «Не горюй!»

   Александр Сницаренко прекрасно владел словом.  Его (КВНщика со стажем) юмористические «бриллиантики»  с большой охотой публиковали издания разных стран  -  от Украины до  Канады. Он пробовал себя в драматургии, прозе, публицистике…  А сатирические, пошедшие «в народ»,  эпиграммы Александра Сницаренко впервые  увидели свет на страницах опять-таки «Алефа».

  … Его уход был вне логики, вне здравого смысла. Так быть не должно. Но так, к горькому сожалению, бывает. Как сильная личность, как настоящий мужчина, он встретил то, что нельзя победить никому…  Четыре месяца назад   с этим человеком, всегда излучавшим  ум, добро, врождённую  интеллигентность,  попрощались самые близкие и родные ему люди  -  жена, мать, дочь. Он всегда жил  ими, был  для них надежной опорой. Это  была его Семья.

    Его вторая семья – это  друзья, которые любили и любят его,  которые  не желают мириться с тем, что произошло,   которые, забывая порой о печальной реальности,  машинально набирают номер его телефона, чтобы поделиться какой-нибудь новостью и услышать его мнение. 

  Его третья семья – те, кому он помог как хороший врач и отзывчивый  на чужую боль человек.  Эти люди продолжают, благодаря  ему,  полноценно  жить и носить в своих сердцах добрую память о нём.

  …Он был оптимистом и заражал своим оптимизмом других. «Не горюй!», - говорил он. И становилось легче.