Школа.  

Надо сказать, что школа наша располагалась в районе бывшего компактного проживания евреев в дореволюционной Юзовке. Поэтому  и класс наш состоял преимущественно из еврейских детей – 19 из 23. Даже директор  Борис Аронович Славин, один из первых комсомольцев Сталино, и классная руководительница Екатерина Михайловна Берчанская были тоже евреями.
Во время шумной компании по делу врачей –убийц, начавшейся с погромной статьи в «Правде» 13 января 1953 г. и бесславно закончившейся  оправдательной статьёй в той же «Правде» уже 4 апреля того же года, после смерти усатого людоеда, наш директор был уволен с формулировкой «За навязывание еврейского языка учащимся» - он был весёлым человеком и часто рассказывал нам анекдоты на идиш.
Ему ещё несказанно повезло. После очередной антисемитской накачки толпа вывела одного врача-еврея из 1-й горбольницы и изрезала ему руки, приговаривая: «А не вреди нашим вождям!»  
Вот ещё эпизод, который характеризует обстановку тех лет.
В период 1948-1951 г.г. по всей стране  было развёрнута беспощадная борьба с безродными космополитами (читай – евреями) и биологами-генетиками, которую возглавлял проходимец – академик Лысенко. Свергались и пропадали авторитеты мирового уровня, что отбросило нашу биологическую науку (как и «продажную девку империализма » - кибернетику) на десятки лет назад.
Так вот, был тогда один видный академик Цицин, труды которого изучали даже в школьных учебниках. И вот приходит однажды на урок биологии наша, как мы её называли, «курица» и растерянно говорит нам, что она  не может вести урок, т.к. в учебнике по биологии про Цицина написано только хорошее, а вчера в газете «Правда» про него написали совсем плохо. Договорились перескочить через Цицина и рассматривать последующую тему. Казалось бы, с сегодняшних позиций, эпизод довольно безобидный, но продолжение было совсем не весёлое. Кто-то их учеников, не мысля ничего плохого, видимо, рассказал о происшедшем дома,  а законопослушные родители тотчас сообщили куда следует.
И вот однажды вечером к нам в квартиру постучали. Маме, открывшей дверь, было показано удостоверение сотрудника НКВД и человек сказал, что он хочет видеть Горелика. Время было смутное, многие люди после таких визитов пропадали бесследно и мама, ахнув, решила, что пришёл папин черёд. На этот случай был даже припасён «допровский чемоданчик» (ДОПР– советский новояз: дом общественных принудительных работ)
Но каково было её изумление, когда сотрудник органов уточнил, что речь идёт о младшем Горелике, т.е. обо мне, и сказал, что хочет побеседовать со мной наедине.
И вот  одуревшие от страха родители сидят в комнате, а  он беседует со мной на кухне. Товарищ поинтересовался, как я отношусь к преподавательнице биологии и всё ли, что она рассказывает на уроках, соответствует линии партии. Я хоть и  далёк от всего этого был ( в семье на такие темы при мне не говорили), но сообразил, куда ветер дует, и заверил товарища, что «курица» строго придерживается линии нашей родной коммунистической партии и  нашего любимого вождя товарища Сталина. С тем товарищ и ушёл, а родители долго допытывались, что я мог такого натворить, что НКВД  мною заинтересовалось.
Видимо, не один я  оказался таким находчивым, потому что «курица» наша благополучно  довела класс до окончания школы.

Наша жизнь в СССР

Учёба в политехе мне нравилась и давалась довольно легко. В то время в институте было немало интересных личностей,  начертательную геометрию, например, преподавали Анатолий Соловьяненко, будущий золотой голос Украины, имя которого сейчас носит наш оперный театр, и довольно пожилой дедок, который учил самого Никиту Хрущёва на рабфаке нашего института.
С именем Хрущёва связана одна любопытная  история. Наш институт носил его имя ещё с довоенных времён, когда Хрущёв  был первым секретарём ЦК компартии Украины. Когда в 1956 г. тот же Никита, уже в качестве первого секретаря ЦК  КПСС на очередном партийном съезде одержал верх над старой сталинской   гвардией:  Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым и (о партийная казуистика!) примкнувшим к ним Шепиловым и объявил их антипартийной группой, то вышло специальное постановление ЦК КПСС, в соответствии с которым для борьбы с культом личности предлагалось переименовать все города, предприятия, институты, которые носили имена ныне здравствующих партийных деятелей. Имелись ввиду, конечно, именно члены антипартийной группы и тотчас же  города Молотов и Ворошиловград стали опять Пермью и Луганском, метрополитен им .Кагановича в Москве – метрополитеном им. Ленина, все многочисленные колхозы и совхозы имени их же стали именоваться  «Вперёд - к победе коммунизма» или «Светлый путь».
Наступил черёд и нашего института. Конечно, авторы Постановления ЦК самого Хрущёва при этом ввиду не имели, но слово - не воробей, особенно партийное, вылетит – не поймаешь. Ректор был вынужден собрать учёный совет и поставить там вопрос о переименовании института в соответствии с Постановлением ЦК. Но не тут то было, одно дело топтать поверженного партийного бонзу, ничем при этом не рискуя, а совсем другое – снимать имя находящегося у власти всесильного первого секретаря ЦК, каким был Хрущёв. На вопрос ректора: «Товарищи! По решению ЦК наш институт может носить только  имена уже почивших в бозе деятелей. Какие будут предложения, товарищи, по переименованию нашего института ?» - ответом было гробовое молчание учёных мужей, хорошо помнивших, чем подобные мероприятия кончались ранее. Но ректору отступать тоже было некуда, и он  применил силовой приём: «Мы не уйдём отсюда до тех пор, пока не примем решение !» Тогда из заднего ряда прозвучал робкий голос: «Давайте подождём, пока условия ЦК не будут выполнены». Эти слова потонули в общем хохоте. 
После окончания института я уехал в Челябинск и проработал на металлургическом заводе три года. Затем была аспирантура в Москве, защита кандидатской диссертации, встреча с моей будущей женой Тамарой в читальном зале Ленинки, наша студенческая свадьба в общежитии с положенной на стулья снятой дверью, безуспешные (пятая графа) поиски работы, отъезд в Донецк к родителям. Моя пятая графа и в Донецке мешала мне жить и работать. После перезда в Донецк я почти полгода не мог найти работу: меня не брали ни в НИИ, ни в политехнический, ни даже на металлургический завод. И это при том, что в то время во всём  Донецке было всего один кандидат наук по моему профилю. С большим трудом удалось устроиться в научно- исследовательский сектор моего родного политеха. К преподавательской работе, которая была и престижнее, и лучше оплачивалась, меня, кандидата наук, не допустили.
Пришлось доказывать свои претензии делом. После защиты докторской и получения звания профессора, меня вызвали в партком института и предложили принять кафедру«Основ проектирования машин». Видимо, ввиду дефицита профессоров «пятый пункт» временно был забыт. Кафедра была хилая: четыре пенсионера, но у меня выбора не было. Пришлось 
начинать с нуля. Через 10 лет кафедра уже занимала первые места в соцсоревновании (было и такое), была аспирантура, защищались диссертации, выходили книги, делались изобретения.
Мы решили жилищный вопрос, подрастали дети. Казалось, что жизнь наладилась. 
Но тут развалился Советский Союз, в ставшей независимой Украине подняли головы националисты, новое правительство оказалось беспомощным, деньги потеряли свою цену.
Моей профессорской зарплаты (полтора миллиона купонов) не хватало даже на стипендию сыну Евгению, который учился в Москве. В общем, канарейки перестали петь.
И мы с Тамарой решили попробовать найти своё еврейское счастье в Германии. Дети наше решение одобрили. И в июле 1997 г. наш автобус пересёк немецкую границу.
 

Наша жизнь в Германии

Начало было трудным: общежитие, языковые курсы, болезнь и смерть Тамары, поиски своего места в новой жизни. Но советская закалка помогла и здесь.
Язык я зубрил 24 часа в сутки. Первым моим приобретением в Германии была электрическая пишущая машинка, купленная за 10 марок на фломаркте, на которой я строчил письма всем, кому только можно (естественно, по-немецки).  Даже бундесканлеру Колю! А поскольку немцы народ педантичный, то и ответы я получал десятками, переводил их, и, таким образом, убивал двух зайцев: осваивал немецкую грамматику и немецкий Beamtendeutsch.
Сегодня я почти свободно (не считая, конечно, акцента) общаюсь с немцами и не испытываю никаких комплексов.
Начались и поиски своего места в немецкой жизни. В мои 65 лет о работе нужно было забыть, что я и сделал. Но зато много лет был членом клуба изобретателей, благо имел за плечами 120 изобретений и завние «Заслуженный изобретатель Украины». Объездил в этом качестве много выставок в Германии и Швейцарии, и даже получил немецкий патент. Затем круто сменил вектор и стал журналистом. Сначала писал дайджесты для журналов Украины с ежегодных съездов немецких металлургов в Дюссельдорфе, а затем стал свободным журналистом. Мои статьи по истории Германии, немецко-российским культурным связям и еврейской истории регулярно выходят и в интернет- изданиях Берковича «Еврейская старина», американском журнале «Чайка», и русскоязычной немецкой прессе («Еврейская панорама». «Русская Германия», «Партнёр»). Пытался я и в немецкую прессу проникнуть но получил достойный отпор, и не по причине плохого немецкого. Господа редакторы «Spiegel» и «Frankfurtter Rundschau» вежливо, но твёрдо поставили меня на место, написав, что они публикуют статьи только своих журналистов.
Что дала мне Германия? Прежде всего уверенность в завтрашнем дне. Я ощутил также, что первая фраза Grundgesetz BRD «Die Würde des Menschen ist unantastbar» - это не пустой звук, а принцип немецкой жизни. Привыкший к тому, что государство может сделать с тобой всё, что угодно, я был приятно удивлён, что у меня, человека не сделавшего ничего для этой страны, такие же экономические и политические права, как и у коренного немца. А когда в день моего 80-летия мне привезли на дом приветствие от обербургомистра и соответствующий подарок, у меня, человека не сентиментального, увлажнились глаза.
Германия дала мне возможность посмотреть Европу и увидеть, как можно организовать цивилизованную свободную жизнь без любимой партии и правительства.
Немцы учили моего прадеда крестьянскому труду, а меня Германия научила толерантности, обязательности, пунктуальности и уважению к другому мнению.
Мне в Германии комфортно. А если к этому прибавить, что только в Германии я ощутил себя евреем (не жидом, как в СССР) и познал историю и культуру еврейского народа, то будет понятно, почему я посчитал себя обязанным принять гражданство этой страны.
Единственное, к чему я так и не привык, так это к немецкому юмору, вернее к полному его отсутствию. Мне, одесситу по крови, было поначалу удивительно, что мои одесские шутки не доходят до немецких чиновников. Потом смирился, но иногда, всё же попадал в неприятные ситуации. На языковом экзамене при подаче документов на гражданство нужно было превести и своими словами расказать содержание газетной статьи. Я был в хорошем раположении духа и решил немного расслабиться. В то время немецкие газеты были полны заметками о «русской мафии» в Германии. И я обратился к чиновнице с просьбой: «Bitte, keine Artikle über russische Mafia». Женщина нахмурилась, долго рылась в подшивке и дала мне заметку из социального суда с множеством юридических и судебных терминов, которые я, естественно, не знал. «Übersetzen Sie, bitte», - сказала она, предвкушая моё поражение. Пришлось изворачиваться и переводить по смыслу. Дама была разочарована провалом своей попытки проучить нахала.
 

Вадим Горелик