АРЬЕ О ДОНЕЦКОМ ПАТРИОТИЗМЕ
Арье Шварц говорит по телефону, дает интервью, выбегает в коридор что‑то сказать или спросить, и все это он делает одновременно. Из тех членов общины, кто покинул город во время войны, по его словам, половина — это люди, уехавшие в Израиль и Германию. Некоторые навсегда, хотя понять, кто вернется, а кто нет, пока довольно сложно. Есть очень не­обычный феномен донецкого патриотизма, характерный для значительной части его жителей вне зависимости от национальности. Дончане с почти религиозным благоговением верят в уникальность своего города — они охотно расскажут вам о его европейском лоске, невероятно чистых улицах, стойкости его жителей и тысячах других вещей. «Да, они — патриоты», — Арье делает жест рукой, как будто призывая меня отказаться от малейших сомнений в истинности сказанного.
 
— Ну, смотрите, те, кто здесь остался, по‑другому их и не назовешь. Остались люди, которые имеют возможность выехать, у них есть деньги, которые позволяют жить вне этого всего. Но они выбрали свой дом, некоторые остались из‑за общины, благодаря им она и существует. Это не благодаря тому, что я остался… Я, к сожалению, не коренной дончанин, я родился в Одессе, вырос в Израиле, но последние 10 лет — здесь. Честно, нелегким был выбор — уезжать или оставаться. Я уехал в прошлом августе на время в отпуск, а возвращался как раз в самый жаркий период. Это было перед осенними праздниками. И первое время было не очень… Я приезжал на несколько дней и уезжал в Красноармейск, но потом, переборов себя, решил остаться, потому что для меня это важно. Сейчас уже привычная ситуация, с этим свыкаешься.
То есть даже для тех, кто неместные, это родной город, который они не хотят оставлять. Неважно, что происходит, потому что здесь живут люди… Я же говорил, у нас очень многие живут в Киевском районе. И они продолжают ездить, каждое утро проделывают этот путь. Вот у человека выбило стекла, он в тот же день пришел к нам, мы помогли. И он продолжает, он ходит, для него это важно.
 
— Что за история с еврейской школой?
 
— Эта история для нас очень непонятная. Есть женщина (я не знаю, кто она сейчас — и. о. министра образования или уже министр), она работала когда‑то у нас в школе. Я не назову это антисемитизмом или всплеском ярости, но из‑за того, что численность учеников школы снизилась, она хотела ее закрыть. Нам хватило связей и возможностей не дать этого сделать, мы объяснили (и ей в том числе), что еврейская школа — одна в Донецкой области и что это неправильно — закрывать учебное заведение из‑за того, что здесь не 40 положенных человек, а 28. Нас послушались, школа существует. Единственное, что мы пытаемся сейчас сделать, — решить вопрос о республиканском или областном, а не городском подчинении школы. Чтобы контроль шел с более высокого уровня, чтобы рядовой чиновник не мог сказать, что ему что‑то не нравится и он закроет школу.

АННА БОРИСОВНА
Общеобразовательная национальная еврейская школа № 99 «Ор Менахем» — в километре от синагоги. В небольшом дворике дети 13–14 лет повторяют вслед за учителем гимнастические упражнения. Я перепутал время и опоздал на час, но меня все равно встречают очень радушно. Директор Анна Борисовна Сидоренко молитвенно складывает руки: только никакой политики. Это мне и без ее слов уже понятно. Мы ходим по школе: физкультурный зал, столовая, классы — все новое, вылизано в лучших донецких традициях.
 
— В прошлом году учебный год мы начали в октябре, и была страшная трагедия. У меня 21 год педагогического стажа, кто‑то из учителей по 40 лет работает, но такого не было никогда, чтобы 1 сентября не было детей в школе, пустые коридоры. Мы сидели с коллегами, слезы на глазах… А в этом году в положенный срок начали учебный год: возвращаются семьи из Израиля, из Украины.
Я помню, как одна девочка — она только приехала — услышала звук разрыва и, схватив учительницу за руку, присела. Ей сказали: «Это далеко, не бойся. Все будет хорошо». А сейчас все уже привыкли. Даже вот сегодня слышали какие‑то взрывы, немного дребезжали стекла на окнах, но дети воспринимают это спокойно — реалии бытия. Мы все здесь словно глотнули какого‑то эликсира бесстрашия.
 
В этом месте Анна Борисовна улыбается. Школа существует с 1996 года. В сентябре к занятиям приступили 104 человека, это примерно вдвое меньше, чем до войны. День начинается молитвой, дети изучают иврит, историю еврейского народа, иудаизм. Заходим в несколько классов. Странно выглядит типовое пространство — два десятка парт — и всего три‑четыре ребенка. Я прошу разрешения сфотографировать детей. «Сейчас мы соберем вам из разных классов, чтобы их было больше», — говорит директор. Дети поначалу, как манекены: зажатые, руки аккуратно сложены на партах. Я прошу их не обращать на меня внимания, и они сначала расслабляются, а потом начинают смеяться, перемигиваться и стремительно передвигаться. Я спрашиваю Анну Борисовну о том, связаны ли ученики с Донбассом, его прошлым, знают ли об истории массового уничтожения евреев на Украине.

— Дети об этом знают. Преподаватели находят возможность рассказать им об этом. В семьях также говорят на эти темы. Когда человек знает и любит свою историю, у него есть будущее. Поэтому мы воспитываем детей на традициях и истории своего народа, но и на истории тех мест, где мы живем. Вот в сентябре праздновали освобождение Донбасса, мы ездили с детьми на шахту № 1‑бис, куда немцы сбрасывали трупы жителей Донецка. Среди них было очень много евреев. Мы живем той жизнью, которой жили, и с теми акцентами [в воспитании и мировоззрении], которые у нас были.

АРЬЕ О КОЛОМОЙСКОМ
Арье отвечает очень быстро, не задумываясь. И, похоже, не видит разницы между вопросами разной степени важности и деликатности. Если человек хочет что‑то знать, почему бы ему не ответить? Я спрашиваю, не приходилось ли сталкиваться с проявлениями антисемитизма, ведь среди добровольцев на Донбассе попадаются люди со специфическими взглядами.
 
— Нет, слава Б‑гу, не приходилось. Чтобы была прямая агрессия против евреев — такого не было. Был случай, когда у нас забрали кошерное вино. Я не скажу, что это было сделано специально. На склад, где оно хранилось, приехали казаки и забрали его. Им объяснили, что вино принадлежит еврейской общине, что это не на продажу, а для праздника (это было перед Песахом), но они все равно забрали. Мы смогли вернуть, хотя не все.
Наоборот, пожалуй: сколько сталкивались с людьми — к нам всегда с уважением. Да, были вопросы, сказать, что не было вопросов типа: «А почему Коломойский такой?» — это я солгу. Тем летом люди в форме часто подходили… Я отвечал (может быть, грубо будет сказано): «В семье не без урода». Выражать собственное мнение так, как будто это мнение всей еврейской общины Украины, неправильно. Теперь уже давно не спрашивают, но первое время это была тема номер один.
 
— Украинский кризис разделил людей на тех, кто поддерживает киевскую власть, и тех, кто выступает против нее.
 
— Я вам скажу так. Моя позиция была, есть и останется, что еврейская община, как и любая другая религиозная община — причем как наша, так и днепропетровская, киевская, неважно, — всегда должна оставаться вне политики. Религия не должна совмещаться с политикой, она должна оставаться нейтральной. У нас у каждого свой взгляд на вещи, но он должен выражаться дома в кругу семьи либо среди друзей. Да, к сожалению, многие раввины — не знаю, по какой причине, — поддерживают ту или иную сторону. Внутри синагоги мы не выражаем своего отношения к происходящему. Те общины, которые кого‑то поддерживают, — это их выбор. Но это неправильно, от этого страдают люди, которые внутри общины думают иначе. Каждый, в том числе раввин, может выразить свое мнение. Но я не могу заставлять членов общины думать так же. Здесь есть люди, которые не поддерживают ни одну из сторон, есть люди, которые верят во что‑то свое. Я никому не могу сказать: «Если ты поддерживаешь эту сторону, не ходи в синагогу».
 
Вера и взаимопомощь, говорили мне, помогла пережить тяжелые времена. Она же дает силы справиться со страхом перед неопределенностью будущего. Но все равно, все чувствовали бы себя уверенней, если бы очертания мира проступили из завтрашнего дня чуть более отчетливо.

 Андрей Бабицкий