Начало войны. Эвакуация.

Прошёл 40-41 учебный год, я закончил 8-ой класс. Намечалась очередная поездка в тот же пионерский лагерь. Но наступило 22-ое июня и ... всё изменилось! Не буду описывать как люди прислушивались к сообщениям о вероломном нападении фашистской Германии, о первых бомбёжках городов, сдаваемых врагу городов, сёл, деревень. Толпы ощетинившихся людей стояло у чёрных тарелок-репродукторов и понуро расходились после очередной ,,Сводки Советского информбюро". В городе было объявлено ,,затемнение", то-есть, все окна должны были быть тщательно занавешены изнутри так, чтобы зажигаемый в квартирах свет не был виден снаружи, все стёкла оклеивали по диагоналям бумажными полосками (из газет), во избежание разлететься вдребезги от звуковой волны при бомбёжках.

Нас, школьников 7-10 классов, стали обучать способам тушения зажигательных бомб, каждый из нас получил определенное место, куда он должен был подняться во время объявления ,,Воздушной тревоги". Моё место было у одного из слуховых окон чердака моего дома, а на чердаке были установлены бочки с водой и специальные щипцы с длинными ручками, с помощью которых я (или другие такие же) должен был схватить пробившуюся сквозь крышу зажигательную бомбу и бросить её в бочку с водой.

Но, практика прошедших бомбардировок, начавшихся уже в июле, показала, что немцы не такие уж дураки, чтобы бомбить зажигательными каменные дома городов Донбасса, где дерево всегда было дефицитом в строительстве, а строительный камень было где добывать. Бомбили немцы город фугасными бомбами и, как правило, большими, в сотни килограммов и полусотенными. Встречать бомбёжки на чердаках отменили. Теперь мы во время бомбёжек стояли в подворотне, вход в наш двор с улицы Артёма проходил под домом.

После каждой бомбёжки мы, мальчишки, бегали к местам разрушений, где наблюдали весь ужас последствий, убитых и раненых, увозимых скорой помощью. В первой половине августа меня и моих сверстников вызвали в школу и обязали ехать на уборку урожая. Несколько классов моей школы были привезены в Амвросиевский район Донецкой области, в крупный совхоз имени Артёма, в его второе отделение. С нами были и преподаватели, мужчины. Я не сказал, что на сбор урожая вывезли только мальчиков. Разместили нас в каких-то бараках, на приготовленных двухэтажных нарах, правда, на матрацах. Кормили не плохо. Режим работы и отдыха был очень напряженным, весьма тяжёлым для нас: подъём в 5-ть утра, утренний туалет с умыванием из подвешенных на деревьях умывальников; завтрак в 5,30; выход на места работ в поля по бригадам. Наша бригада занималась уборкой пшеницы. Жатву вели рабочие совхоза на ,,лобогрейках", комбайнов почему-то не было.

Кто не знает что такое ,,лобогрейка", то ему трудно это объяснить. Это весьма примитивный механизм из металла, который приводится в действие двумя лошадьми, а от вращающихся колес приводятся в действия механизмы резания колосьев и привод задних граблей, которые периодически сидящим на механизме ,,машинистом" поднимаются и собранные в валик колосья с соломой остаются на земле, а затем собираются в копна. Подсохшие в копнах колосья доставляются к молотилке для обмолота. Мы, школьники, в основном, работали на молотилке. В молотилку исходный продукт загружается сверху, а продукция, разделённая на три вида (зерно, солома, полова), выгружалась в трёх сторонах молотилки. В местах выгрузки соломы и половы необходимо было всё время вилами выгребать выходимую массу, иначе она забивала выходное отверстие и приводила к остановке работ.

Вот на выгребе соломы и половы стояли мы, по одному человеку, подчёркиваю это. Это значило, что необходимо было непрерывно выгребать с большим усилием, при этом поднималась неимоверная пыль, поэтому на каждом была одета марлевая повязка на нос и рот, стояла жара и грохот от работы трактора, приводящего через ременную передачу в действие механизмы молотилки, и от самих механизмов молотилки. Силы быстро убывали, дышать нечем, пот заливал глаза, но сдаваться было нельзя, стыдно, мы, ведь, уже взрослые, надо выполнять заданные нормы (те же, что у штатных работников), надо скорее собрать урожай хлебов, идет война!

А урожай пшеницы был очень хорошим, небывалым, говорили работники совхоза. Рабочий день продолжался от зари до зари. В обеденный, 2-х часовый перерыв, съедали привезенные в молочных термосах первое и второе блюда ("суп и каша – пища наша") и немного успевали подремать. За десять дней наше отделение совхоза собрало хлеба со всей засеянной площади, нам, учащимся, устроили праздничный вечер-проводы, с вкусным ужином, благодарностями, выступлениями руководителей совхоза, школы, активистов- учащихся и на следующий день увезли на станцию ж. д. и мы вернулись домой перед началом нового учебного года. 
Несмотря на режим затемнения, возможные бомбёжки, учащаяся молодёжь, школьники старших классов, студенты ВУЗов в вечернее время собирались в свои компании и, по установившейся многолетней традиции, прогуливались по 1-ой линии на участке в 3-4 квартала. В безоблачный, тёплый вечер 31-го августа, а завтра в школу, мы "дефилировали" по улице, встречались с соучениками, с которыми не виделись в каникулы, обсуждали всякие дела и, вдруг, услышали шум летящего на небольшой высоте самолёта. Все решили, что это наш, Советский, несущий охрану аэроплан. Но, через некоторое время, этот самолёт буквально в бреющем полете, промчался вдоль всей улицы с непрерывно работающими пулеметами и расстрелял трассирующими пулями гуляющих людей.

Лишь после этого завыли сирены противовоздушной обороны, возвещающие о воздушном нападении, а в это же время второй самолёт противника, бомбардировщик, сбросил десяток крупных бомб на город, стремясь больше попасть на объекты металлургического завода, территория которого начиналась прямо от начальной части 1-ой линии (ул. Артёма), а дом , в котором я жил, располагался вблизи завода – ул. Артёма № 13. От пулемётного обстрела я не пострадал (раненые ребята были) и помчался домой, беспокоясь о бабушке и маме. Мамы дома не было, а бабушка, страшно напуганная, сидела на кухне в задымленной квартире с разбитыми воздушной волной стёклами. Она показала мне врезавшийся в подоконник крупный бомбовый осколок. Я помчался в прокуратуру, убедился, что и мама не пострадала и побежал к местам, где бомбы сделали своё чёрное дело. Видел выстоявшие половинки двух-трёх этажных домов, как бы "дом в разрезе", с оставшейся у целых стен мебелью и висящими полууцелевшими портретами.
Учебный год начался 1-го сентября, но фашисты всё приближались, в городе появилось много беженцев, с запада на восток проходили колонны подвод с людьми, скарбом, число воздушных тревог и бомбёжек увеличивалось, часто над городом возникали воздушные бои между немецкими и нашими истребителями, за которыми мы с интересом наблюдали, выкрикивали советы нашим лётчикам, "молились" об их победе. Но, к сожалению, бои не всегда заканчивались победой наших. Часто ,,мессершмиты" сбивали И-16 и они, горевшие, падали недалеко от города и мы, мальчишки, добирались до таких мест, и "обследовали" оставшиеся обломки самолётов, ,,щупали" их и очень огорчались, что конструкции, в основном, фанерные.
Тревога нарастала, немецко-фашистские захватчики приближались. Нам ничего не было известно о судьбе семьи дяди Володи в Тростянце, его в Армию взять не могли, так как он был инвалидом, не было и сведений о семье Ильи из Одессы, его самого призвали в Армию, но вестей от него не поступало.

В октябре через город уже проходили тыловые подразделения Армии, полевые госпитали. Началась эвакуация некоторых производств и учреждений. Между 15-18-ыми числами на улицах города стали устанавливать противотанковые надолбы, перегораживать улицы поваленными троллейбусами и трамваями. В это время мама велела собрать самые необходимые вещи и документы. Бабушка сшила рюкзаки каждому из нас. В рюкзаки были сложены личные вещи каждого и, кроме того, для каждого сложен чемоданчик или сумка с документами, минимальным количеством еды и тем, что казалось ценным.

Мы отправились в прокуратуру, куда собрались семьи ответственных сотрудников и откуда, по маминым словам, должны были организованно эвакуироваться на Восток. Здесь мы пробыли почти двое суток, сжигали документы в печах, а прокурор города всё куда-то уезжал на казенном автомобиле по организации транспорта для нас всех. В городе начался грабёж магазинов, складов, слышалась стрельба, уже были слышны и раскатистые гулы артиллерийских канонад.

Вдруг стало известно, что прокурор города (фамилию не помню) исчез вместе с двухмесячной суммой заработной платы всех сотрудников, которую он должен был раздать им, и что организованного отъезда не будет. Моя мама договорилась с заместителем прокурора, по фамилии Дончик, что мы, две семьи, будем держаться вместе и пешком со скарбом на плечах и в руках отправились из города. Дончик, молодой симпатичный человек, его супруга и сынишка, примерно, пяти лет.

Точно не определю, но прошли мы где-то километров 15-18 и на каком-то полустанке железной дороги, а в Донбассе была самая насыщенная железными дорогами сеть из всех областей Советского Союза, Дончик и мама встретились с одним из заместителей директора Сталинского металлургического завода, а в данный момент, начальника эшелона, следующего на Восток с оборудованием на ж.д. платформах и людьми в оборудованных нарами и печурками крытых вагонах. Очевидно, в силу их прежнего знакомства, он, начальник эшелона, решил помочь нашим семьям и приложил много стараний и упорства, чтобы поместить нас в одну из теплушек. А дело было в том, что, ,,старожилы" теплушек никак не хотели под разными предлогами пускать нас, потесниться, уступить часть занимаемой площади. Но, напор начальника эшелона победил и мы оказались в весьма приличных условиях бегства на Восток. Тягой эшелона из бесконечного числа вагонов (так мне казалось) служили три паровоза разной мощности, принадлежавших металлургическому заводу же, и конечной целью было добраться до какого-то города в Западной Сибири.

Подробно весь маршрут описывать не буду, да и не смогу, он был очень сложным, думаю, что складывался не планово, а по сиюминутным возможностям пропускной способности ж.д. В первую очередь пропускались, естественно, воинские эшелоны в ту и другую стороны, госпитали на колёсах, ещё имевшиеся какие-то пассажирские поезда, а потом лишь эшелоны, подобные нашему. Все станции и разъезды были забиты составами, особенно узловые. Территории станций были сплошь загажены продуктовыми отходами, выбрасываемыми из проходящих и стоявших составов, туалеты (выгребные) переполнены и всё вокруг них загажено неимоверно. Ведь из теплушек и грузовых платформ спуститься на землю немолодым людям и детям было сложно, а во многих местах и невозможно.

Ещё одной важной проблемой была необходимость добывать пропитание. Нас, правда, зачислили в списки эвакуируемых и на этом основании мы получали ежедневно по 200-300 грам. хлеба (когда руководителю эшелона удавалось получить его в местных органах), небольшие порции круп и т.п., но этого было явно недостаточно для поддержания жизненных сил. Дончик и с ним я, выработали тактику добывания продуктов, которая была связана с большим риском потеряться, но оправдавшая себя. Мы с ним оставляли эшелон на какой либо стоянке, чаще перед впереди приближающимся районным центром, садились на платформу, или другой грузовой или пассажирский вагон уходящего в том же направлении состава, а в городке обращались в местные органы прокуратуры и, как правило, сотрудники-коллеги оказывали возможную помощь в приобретении нами продуктов, за деньги конечно, вне очереди в магазинах или сельпо. Потом мы искали свой эшелон на путях станции, разъезда, если он уже пришёл, или догоняли его проходящими составами, если наш уже оказывался прошедшим дальше. Конечно, наши родные (да и мы сами), при этом были в весьма стрессовом состоянии. Да и было несколько раз так, что мы долго не могли найти свой эшелон и теряли всякую надежду. Хотя мы знали его номер, под которым он шёл по железнодорожному ведомству, но добиться вразумительного ответа от станционного диспетчера не было возможности, и приходилось просто пролезать под вагонами с одного пути к другому и таким образом искать свой эшелон, при этом надо учесть, что подобные эшелоны эвакуируемых были очень похожи, и уверено узнать свой мы могли лишь увидав средства тяги в голове, то-есть три наших паровоза цугом.

Попадали мы, то-есть наш эшелон, и под сильнейшие бомбёжки на некоторых станциях, особенно узловых. Если не ошибаюсь, то одной из них была станция ,,Поворино". Здесь скопилось много эшелонов разного назначения и направления, одни на фронт, а другие с фронта. Станция с очень большим развитием путей и на каждом стоял тот или иной состав. Немецкие бомбардировщики налетели неожиданно и начался ад кромешный. Бомбы рвались непрерывно, большинство людей бросились с территории станции, но это сделать не так легко, все пути забиты составами, многие оставались лежать под вагонами. Мы, то-есть, моя семья, в этих ситуациях оставалась в теплушке.

Моя бабушка, возраст которой приближался к семидесяти и, к тому же, у неё незадолго до эвакуации обнаружили рак пищевода и она была не в состоянии покидать вагон, прыгая из него, а тем более потом забраться в вагон. Оставлять же её в вагоне, а самим убегать из него, конечно же, я и мама не могли и помыслить. Взрывы бомб, выстрелы зенитных орудий противовоздушной обороны, дым, возникшие пожары – всё это я видел из вагона, а затем, уже после прекращения собственно бомбардировки, с земли. Но, прямого попадания в наш эшелон за всё время пути не было, нам очень повезло!

Эшелон медленно, то уходя южнее, то, наоборот, как бы возвращаясь, на северо-запад, но продвигался на восток и праздник годовщины "Октябрьской Революции" мы отметили в городе Саратове. Но Волгу эшелон не переехал, его направили на Север и Волгу пересекли в районе г.Сызрани.

Перед этим Дончик и я отправились на очередной поиск продуктов, а эшелон в этот раз очень быстро ушёл и проехал безостановочно большую дистанцию. Была уже середина ноября месяца, резко похолодало, начал падать снежок. Чтобы догнать эшелон, мы смогли лишь попасть на одну из открытых платформ уходящего состава, на которой были погружены трубы разных диаметров и другой металл, даже сесть было невозможно из-за холода. Одеты мы были ,,не по сезону". А состав, на котором мы ехали, как назло, плёлся малой скоростью (или нам так казалось) и кончилось тем, что мы прибыли уже в темноте на станцию ,,Батраки", весьма большой узловой. Мы долго искали свой эшелон, почти потеряли надежду найти. Представляем себе как переживали наше отсутствие наши семьи! Но всё окончилось благополучно, мы нашли и нашлись к радости всех. Нас долго приводили в себя, потому что оказались у меня отмороженными кончики ушей (всю оставшуюся жизнь они у меня, особенно левый, шелушатся), а у Дончика – кончики пальцев на левой руке.

Проехали город Куйбышев (Самара), а за ним станция Кинель. Здесь мы, то есть обе наши семьи из прокуратуры, эшелон оставили. Наша семья потому, что решили ехать в город Чирчик, Ташкентской области, куда должны были эвакуироваться семья маминой самой старшей племянницы Евгении, супруг которой был ни то директором, ни то главным инженером химического завода в городе Горловке, где они и проживали, и нам об эвакуации сообщили. Семья же Дончика тоже имела родственников где-то в одной из областей Узбекистана. В проходящие пассажирские поезда, в основном, под номерами пятисотыми (501, 520 и т. п., которые впоследствии назвали ,,пятьсот весёлыми"), и в эшелоны, шедшие на Юг, попасть оказалось весьма и весьма проблематично. Мы просидели на платформе более трёх суток.

Питались в сухомятку продуктами, которые можно было приобрести только в обмен на вещи, денежные знаки продавцы не хотели брать. И всё же нам удалось прорваться в один из вагонов поезда, шедшего в один из городов Узбекистана, Наманган или Фергану. Через 5-6 дней моя семья покинула поезд на станции ,,Чирчик горный". Это не доезжая один, небольшой, перегон перед станцией ,,Ташкент - пассажирский". Станция ,,Чирчик горный" фактически находилась в Ташкенте, в районе улицы Пушкинской, а называлась она (станция) так потому, что от неё отходила железно-дорожная ветка в город Чирчик, где строился большой химический комбинат и куда должны были эвакуироваться Горловчане. Так мы оказались в Ташкенте и был уже конец ноября 1941-го года.