Публикуется впервые

Мы продолжаем публикацию страниц воспоминаний нашего земляка Залмана Арана, сыгравшего большую роль в становлении государства Израиль.
... Украина. Гражданская война. Власть переходит из рук в руки.
Парнишка столкнулся со звериным лицом антисемитизма. И показали его не темные крестьяне, а бывшие студенты, офицеры- белая кость.
Видимо, невозможность отстоять свое достоинство, когда тридцать человек бьют одного безоружного, безысходность, мечта об Эрец Исраэль помогли юноше принять окончательное решение об отъезде на Землю Обетованную.

Три часа дня. К станции приближается военный эшелон. Его скорость снижается, он ползёт всё медленнее и медленнее. Ещё немного, и эшелон остановится. Вагоны тянутся один за другим. Взглядом я сопровождаю каждый вагон и натыкаюсь на колючие взгляды солдат, сидящих на краю вагонов. Я говорю брату: "Давай быстрее уйдем отсюда!". Но уже поздно: из вагона выпрыгивает один из казаков и подходит ко мне.

- "Парень, господин офицер зовёт тебя!"

С моим сопровождающим я иду к вагону, который битком забит солдатами и офицерами. У некоторых из них на головах фуражки с эмблемой высшего учебного заведения: часть из них мобилизованные студенты. И это немного меня успокаивает. Вот я стою перед офицером. На вид ему лет тридцать, высокого роста, подтянут, приятное лицо, светлые волосы.

- "Уважаемый, еврей?"

- "Да".

- "Запрыгивай в вагон, ты мобилизован".

- "Извините, господин офицер, но по возрасту я не подлежу мобилизации".

- "Жидовская  морда, не спорить!".

Это верно, и спору не подлежит: моя физиономия, действительно, еврейская. Два казака "помогают" мне подняться в вагон.

- "Поставить его в строй!".

Мне указывают на место в углу вагона. В моих руках уже винтовка, моё сердце в предчувствии  недоброго.  Издали слышен голос и крики, и мне кажется, что это голос моего брата. Я пытаюсь приблизиться  к дверному проёму вагона, но меня грубо отталкивают обратно вовнутрь. Проходит ещё немного времени. Заволакивают в вагон молодого русского парня. Слышен приказ и его поставить в строй. Тем временем раздаётся первый паровозный гудок, затем второй и третий. Свист машиниста  локомотива подгоняет запоздавших солдат. Они бегут по обеим сторонам вагона и впопыхах запрыгивают в него. Кто-то забирает винтовку из рук молодого русского парня, и его спускают вниз из вагона. Я наблюдаю за этим из своего угла, и мне кажется, что это делается почти с любовью…

Поезд  начинает   двигаться в обратном для меня направлении.

- "Господин офицер, позвольте мне сказать…" -

- "Очевидно ты из тех "товарищей", которые привыкли к праву голоса. Назад, жид!"

Я мог бы спрыгнуть из вагона, но выход заслонён солдатами. Протяжный свист машиниста  локомотива. Поезд ускоряет движение, набирая ход, двигаясь  всё быстрее и быстрее. Вот он уже мчится…  Колёса  стучат, вздыхают и предупреждают: "Ты пропал, ты пропал, ты пропал…" Офицер хлопает в ладоши.

- "Братки, в круг становись!"

И вокруг меня замыкается круг солдат.

- "Запевай!"

Одновременно с пением на меня обрушивается со всех сторон град ударов. Я падаю с ног. Тридцать человек на одного. Меня топчут тяжёлыми сапогами, наносят удары прикладами винтовок по голове. Чья-то нога бьёт меня по глазу, удар не выходит. Но со второго раза нога попадает мне по глазу. В голове пробегают картинки детства - хедер, отцовский дом, города, друзья. А также проплывает мысль: "Эрец Исраэль я уже не увижу."

- "Хватит!"

Моя голова пошла ходуном, кровь хлынула изо рта и из носа. Одна из рук повреждена: или вывихнута, или сломана. Я поднимаю голову с пола и спрашиваю:

- "Почему вы меня избиваете?"

Глупый вопрос. Я знаю почему. Я хорошо понимаю,  почему растаптывают меня и тех, которые были до меня. Меня заталкивают в угол. Пение продолжается. Хохот и грубые насмешки не прекращаются.

Ко мне приближается светловолосый офицер. Спокойным тоном, словно ничего не произошло, основательно, образно и подробно перечисляет мне страдания, которые испытала Россия. И "роль" евреев в них. Троцкий, евреи и коммунисты. Они в центре, они комиссары, они на местах. По ходу своего рассказа он поглаживает, вытирает мою голову. Протирает кровь с моего лица. И вдруг плётка, которая у него в руках, опускается мне на голову и лицо. С силой и невероятной жестокостью офицер избивает меня, и я вижу глаза убийцы. Такой неожиданный переход не случаен, офицер является студентом. Сердце моё окаменело, и я не плачу и не умоляю прекратить, не унижаюсь.

Тишина.

- "В круг становись. Жид, запевай гимн "Боже, царя храни!" -

В вагоне установилась напряжённая тишина.

-"Пой!"

Глаза офицера выходят из орбит.

-"Не хочешь? Братья за работу!"

Очевидно, подустали…. Очевидно, и я также устал. Очевидно, наступил перерыв. Ошибся.

-"Все в круг! Жид, танцуй!"

Ноги меня не слушаются, но я повинуюсь его приказному тону, собираюсь с последними силами и переставляю их по полу.

- "Танцуй! А, ты не хочешь? Повесить его!" -

Я стою возле стены вагона. Через железные балки потолка перебрасывают длинный электрический шнур. Петля сжимается  на  моей  шее, перекрывая дыхательные пути. Я протискиваю пальцы под шнур, но сильнейшие удары винтовочных прикладов выбивают мои слабеющие пальцы.

- "Жид,   перекрестись,  и мы вытащим тебя из петли!".

- "Ты не хочешь? Поднять его!"

Петля душит меня, язык лихорадочно  ищет    выхода… Затяжной  паровозный  гудок извещает о приближении станции.

- "Прекратить!"

Шнур ослабевает. В углу вагона  советуются,  как поступить. Издали до меня доносится голос:

- "Приготовься сойти из вагона! Только знай, если пожалуешься, то убьём как собаку".

Поезд продолжает двигаться, его скорость не снижается. У выхода из вагона стоят солдаты, между которыми я прохожу.

- "Прыгай!" -

Ощущаю сильнейший  толчок, и я вылетаю из вагона, падаю на землю, переворачиваюсь, подпрыгиваю и вновь падаю. Поезд проносится перед моим лицом…  С обеих сторон путей вижу поля, солнце, небо, ощущаю ветерок. Полнейшая тишина. Я пытаюсь подняться. Боль невыносимая до зубовного скрежета. Одну ногу я ощущаю, вторую с трудом: моя и не моя. Одна рука или ушиблена, или сломана. Моё лицо покрыто пылающими ранами, льётся кровь. Я пошел вдоль железнодорожных путей. Навстречу мне идут мужик–селянин с бабой. Они не спрашивают меня, что произошло. На лицах застывшие хитроватые улыбки. Показывают мне дорогу. Вот уже виден золотистый крест, это русская церковь. Дома, а вокруг всё зелёное. Я в селе – городишке Краматорская. По одной из улиц идут двое одетых по-городскому.  Они приближаются ко мне. На их лицах сожаление и горечь. Да: идн!  Они ничего не спрашивают. Им и так всё понятно. Они уже знают всё лучше меня: на дорогах и на станциях  "белые" начали убивать евреев, попадающихся на их пути.

В аптеке промыли мои раны, положили первую повязку на руку. Весь этот ужас, который я испытал, длился не более часа, но мне казалось, что прошла целая вечность. Мне захотелось курить, и вспомнил о своих сигаретах. Здоровой рукой вытаскиваю из кармана сломанные и помятые сигареты. Это вызывает у меня смех, и радость жизни вернулась ко мне. С моей шеи снята петля, я дышу, думаю. Ещё увидим. Ещё увидим месть. Да, такова была наша судьба всегда до этого дня. Один против тридцати. По кругу…  Ещё увидим, я живу и смеюсь…

Кулак хозяина дома с силой опускается на стол:

- "Ит  мит  дэм гэлехтер  волн  мир зэй иберлейбн!" -

- "С этим  смехом мы проживём  дольше,  чем они!" -

Я согласен с этим добрым евреем, моё сердце вновь, словно свинец.

Окна дома открыты, я вдыхаю  свежий воздух, наполненный запахами красивых зелёных полей, таких чужих и враждебных.

Послесловие

В первой группе моих друзей, которая была расстреляна в Харькове, был один типографский рабочий, который в своё время уговорил меня уговорил меня написать статью о «Керен  Каемет ле Исраэль» (Еврейском национальном фонде ) для газеты коммунистов. Он был единственным сыном у матери-вдовы. Перед его отъездом из Юзовки она пришла с ним ко мне попросить совета: покинуть местечко или остаться?  Мне хватило достаточно ума сказать, что сейчас тяжёлые времена и невозможно советовать ближнему, каждый должен решать за себя. Он решил покинуть Юзовку и присоединиться к первой группе парней, и был расстрелян.

После моего возвращения в местечко, его мать приходила ко мне каждый день, присаживалась и заводила разговоры о своем сыне: где он, где он может быть, почему не остался, почему я не посоветовал ему остаться. И она то ли знала, то ли не знала или не чувствовала, что говорит о сыне, которого уже больше не увидит.

Страшные известия приходили одни за другими. Военными была избита еврейская делегация во главе с раввином Гельманом, которая отправилась в штаб Белой Армии в Екатеринославле  просить заступиться за евреев.

Пришло мрачное известие о резне евреев Фастова после захвата города белыми. Мне не давала покоя назойливая мысль: еврейский народ не выживет, может быть, он не достоин права на жизнь, если не способен защитить себя? Если это предположение верно, то каждый человек подвержен мысли о самоубийстве.

И у меня случилось подобное в те дни.

Игольчатый лес блеснул на горизонте,

Наконечники пик преследователей поднялись к верху,

И тот преследуемый,

И та неизменная боль,

Сошедшая с древнего листа.

Перевёл Пётр Варият.