Еще один материал из архивов газеты "Наша жизнь"- отрывок из так пока не опубликованной книги Михаила Альтера «Евреи в истории Донетчины».

В тот день, когда в записную книжку вносился адрес подпольщицы-большевички Сони Дерман, во все концы Российской империи шли по те­леграфу секретные распоряжения губернским жандармским управлениям о задержании «опасной преступницы Софии Дальней, исчезнувшей тайно и в неизвестном направлении, покинувшей местечко Юзовка Екатеринославской губернии». Не знали, однако, агенты охранки, что Софья Даль­няя, которую они разыскивали, была еще и «Софьей Папиросницей», состоявшей также в розыске, что она в метриках значилась урожденной Цукерблюм, а выйдя замуж, в брачном свидетельстве была записана как Софья Дерман.

Софья Дерман... Прежде чем принять это звонкое имя, девушка из Бахмута, которая росла в семье без отца, в семье, где в нужде прохо­дил каждый день, переехала в поисках работы в Луганск, где поступи­ла ученицей на папиросную фабрику. Монотонное занятие набивкой таба­ком бумажных папиросных гильз тяготило энергичную работницу. Но при­ходилось мириться: сама заработком кормилась, снимала угол у солдатской вдовы, да еще, бывало, пересылала рубль-другой матери с попутчи­ком, ехавшим в уездный Бахмут.

Юная папиросница вошла в революционное подполье и сразу же за­рекомендовала себя преданным партийному делу бойцом. Разносила лис­товки по ближним поселкам, а бывало, воскресным днем, минуя охрану, проникала на паровозный завод и в механических цехах вкладывала в инструментальные ящики мастеровых листовки. Стояла она и дозорной на «наружке», когда в тайном месте заседал партийный комитет. И при всяком случае, а их бывало немало, объясняла бедствующим, что из нужды народ выйдет, когда вместо богатеев страной будет править сам народ.

В 1903 году Софья вступила в РСДРП, а через два года, получая ответственное партийное задание  от К.Ворошилова, связанное с переез­дом в Юзовку на случай возможного провала, приняла и другое имя — София Дальняя.

Дальняя становится опытным подпольщиком, умелым конспиратором. Ее голос звучит на рабочих маевках и тайных сходках. Она пишет гнев­ные листовки, в которых просто и убедительно рассказывает, почему тяжело живется рабочему человеку. В Юзовке она занимается и поэтиче­ским творчеством, в своих стихах доводит до читателей мысль о том, что пролетарии являются творцами своего счастья, которое может ими быть добыто только в борьбе с самодержавием.

Преследуемая царской охранкой, она попадает в Екатеринославскую тюрьму. Ее муж, Дерман, усиленно хлопочет, чтобы беременную Софию выпустили на свободу. Но этим просьбам не вняли. Сын Анатолий родился в тюремной камере и там провел свой первый год, пока, наконец, мать не выпустили на свободу.

Маленький сын оказался легальным прикрытием для матери, по-прежнему активно сотрудничавшей в Донецком революционном подполье. В пе­риод кампании по выборам в четвертую Государственную Думу София Даль­няя проводит в Донецком бассейне большую работу, связанную с агита­цией за избрание большевика Г.И. Петровского депутатом от рабочей курии.

Не оставляет София поэтического творчества, занимается журнали­стикой. Она посылает в «Правду» корреспонденции из рабочего Донбасса, публикует в газетах свои стихи.

В.И.Ленин обратил внимание на корреспондентку из Донецкого бас­сейна. По его поручению Н.К.Крупская устанавливает с ней письменную связь. Позже, уже в советское время, эта связь перерастает в дружбу.

София все время в гуще политической борьбы, и в этой трудной и опасной нелегальной деятельности она не оставляет поэтическое творчество. Со своим стихотворением она выступает в первом номере журна­ла «Работница», который начал выходить в 1914 году. Там же публику­ется ее приветствие новому журналу российских работниц.

После октября 1917 года София Дальняя в гуще борьбы за упроче­ние советской власти. Она активно участвует в Российском и международном женском движении. Вероятно, это и послужило основанием для того, чтобы направить ее на руководящую работу в Грузию. Будучи заве­дующей женским отделом ЦК компартии республики, она открыто выступи­ла против массовых репрессий, проводившихся Л.Берия по отношению к коммунистам-руководителям и к рядовым членам партии. Ответной реак­цией была фабрикация обвинения ее в пособничестве врагам народа, пы­тавшимся «сбить Грузию с пути построения социализма в республике». Ее арестовывают и пытаются добиться признания в антипартийной, заговорщической деятельности. Однако добиться признания заключенной в том, чего не было с ней, и не могло быть, следствию не удавалось. В одном из ее допросов принимал участие Берия. Он задал ей несколько вопросов, среди, которых был и такой:

«Кто Вас рекомендовал в 1913 году в партию?» Несмотря на тра­гизм своего положения, София Яковлевна ответила: «Эх, Лаврентий, как далеко зашла твоя прожорливость и ненасытность! Кто рекомендовал? Николай второй и генерал Зубатов. Мне кажется, что ты, молодой чело­век, совсем не знаешь истории ленинской партии».

Больше вопросов не было.

В 1948 году София Яковлевна возвратилась из заключения. Но, как оказалось, недолго пришлось быть ей на свободе. Прямота суждений о том, что сложилось в стране и в партии в период культа личности Сталина — Сталинского правового произвола, повлекла новые репрессии. Софию Яковлевну арестовывают и отправляют в Красноярскую таежную глухомань на лесоповал. И только в 1960 году ее, больную, еле передвигавшуюся с помощью костылей, полностью реабилитировали. Она вернулась в Тбилиси вместе с сыном Анатолием, экономистом по образова­нию, родившимся в Екатеринославской губернской тюрьме. Сына постиг­ла участь матери, с которой он был на каторжных работах — лесопова­ле и в карьерах.

В грузинской столице Софии Яковлевне дали квартиру, назначили персональную пенсию. Но с каждым днем ее силы угасали. За три дня до смерти, 29 октября 1960 года, она отправила письмо в ЦК КПСС. В нем такие строчки: «Прикованная к постели, я не потеряла способнос­ти следить за тем, что происходило на съезде. Титаническая работа по исправлению сталин­ских извращений... по своей значимости не мень­шая, чем сам октябрьский переворот 1917 года. Как бы ни злобствова­ли враги, как бы трусливо ни пророчествовали мещане, пытаясь огра­дить «чудотворную икону» от снятия с нее покрова, в рабочем классе были и есть силы, способные развеять всякий миф и говорить языком исторической правды. Спасибо вам за то, что я ухожу из жизни необолганной. Жаль толь­ко хороших людей и напрасные жертвы».

В день смерти она еще раз высказала сыну сожаление, что не вер­нулась в родной Донбасс, в Юзовку, где проходила ее подпольная пар­тийность и начиналась ее литературная деятельность:

— Там моя земля, Толя, и там мне  надлежало завершить свой земной круг. Постарайся переехать туда...

Анатолий выполнил волю матери и стал жителем Донецка. Скитания по тюрьмам и лагерям, каторжная работа подорвали и его здоровье. Он, стесненный в средствах, задумал нелегкое для себя дело — перевезти останки матери в Донецк и на ее могиле поставить памятник. Но это оказалось несбыточным. Завершился и его земной круг.

Много раз мне доводилось встречаться и подолгу беседовать с Анатолием Дерманом. Скромный во всем, какой-то застенчивый, говорил он неторопливо, тихо, с грустью, в нем чувствовалась какая-то услужливость, отсутствие потребности что-то просить для себя, желания как-то улучшить свое нелегкое материальное положение.

С трудом уговорил я его, пришедшего ко мне домой в лютый мороз в кепи, — другого головного убора у него не было, — взять теплую ушанку.

— У меня их две. Одну презентую Вам. Простынете, хуже будет — говорил я ему.

— Хуже, чем было, уже не будет. Вы бы знали, во что нас одева­ли и обували в полярную стужу. Прокаленным я стал, — отвечал он мне.

Удалось через городские организации поддержать его материально, устроить на посильную работу.

— Зачем все это мне? Я ведь лагерник. Привык к самому прескромному режиму жизни. И мама привыкла. Она мужественно переносила все лишения. Вспоминая свое прошлое, даже не верю, что выжил, что мама дождалась свободы...

Анатолий передал в центральный партийный архив стихи, которые писала его мать в тюрьмах и лагерях, которые ему неведомым образом удалось сберечь от тюремного надзора, еще некоторые другие материалы Софии Яковлевны, свидетельствующие о ее несгибаемости в тяжелых условиях сталинско-бериевского кровавого произвола.

Донецкий филолог, литературный критик Е.Волошко, сделавший пер­вую публикацию о Дальней в газете «Социалистический Донбасс» за 12 декабря 1962 года, изучавший ее стихотворное наследие, считает ее зрелым поэтом своего времени, а стихи, написанные в годы заключе­ния, — свидетельством мужества, цельности натуры автора, посвятившей себя делу, в которое верила и за которое страдала большую часть своей жизни.

Сохраним и мы память о ней.

Михаил Альтер.

 Из подготовленной к изданию книги «Евреи в истории Донетчины».