А теперь к вопросу о хитросплетениях человеческих судеб и фактов.
Это разбомбленный дом по бульвару Шевченко, где жили мои родители до войны. Интересно, что в послевоенные годы меня водили в детский сад, который располагался в этом восстановленном доме. И в этом же здании до сих пор находится юношеская библиотека, в которой я перечитал не один десяток книг. Как видите, мир очень тесен!

Жители прятались в подвалах при первых же звуках бомбежек. Мама рассказывала, как однажды, бросившись в подвал, она почувствовала какую-то тревогу, забыв что-то очень важное. Оказалось, что в панике она забыла обо мне. А я продолжал спокойно спать в кроватке, засыпанный слоем штукатурки.

8 октября 1941 года по счастливой случайности, по настоянию маминого родственника Анатолия (Тевье) Давидовича Чарфаса мы выехали в эвакуацию…
К рассказу об этом человеке я еще вернусь…
Здесь я хотел бы отвлечься от рассказа о жизни в эвакуации и поведать о судьбе своей бабушки, папиной мамы, Розы Селецкой (в девичестве),

Она наотрез отказалась выезжать из города, и ее пришлось оставить в ожидании дочери, тети Жени. По возвращении из эвакуации нашей семье рассказали, что бабушка умерла при немцах своей смертью, а ведь ей было всего 55 лет! Нам никто не смог показать ее могилы, и с самого детства, когда я увидел в комнате, где оставалась бабушка, старый шкаф, простреляный пулей, во мне всегда жила и до сих пор живет эта мысль: бабушку убили!




ИЗ ОФИЦИАЛЬНЫХ ИСТОЧНИКОВ.

20 октября фашисты вошли в город Сталино со стороны металлургического завода. Сразу же была организована городская управа и полиция и начата регистрация еврейского населения, коммунистов и командного состава.
С приходом фашистов в город начались жестокие расправы с населением. До войны в городе было более 400 тысяч жителей. Оккупанты организовали в области 30 концентрационных лагерей для военнопленных, а в самом городе их было 5. Почти 700 дней территория Сталинской области была под властью захватчиков
В районе Дворца культуры металлургического завода, где ныне стоит памятник жертвам фашизма «Вечный огонь», находился концлагерь для военнопленных. Здесь расстреляли и сбросили во рвы около 25 тысяч людей.
А на территории, где сейчас находится цирк, было создано еврейское гетто. Но целью фашистов было и планомерное уничтожение еврейского населения. Страшным памятником тех времен стал заброшенный шурф шахты 4-4Бис на Калиновке. В 1908 году на этой шахте произошла крупная авария из-за взрыва газа метана, погибло 250 шахтеров. Шахту закрыли, а немцы ее «открыли». Привезенных евреев расстреливали и сбрасывали в ствол шахты, глубиной около 400 метров, засыпая ствол известью. Местные жители еще долго слышали стоны и крики из шурфа. Это не досужие разговоры, этому были живые свидетели. Было сброшено более 75 тысяч, в основном, еврейского населения (хотя по заключению судебно-медицинской экспертизы жертв было значительно больше). Позже шурф был забетонирован и установлена мемориальная доска, (но без списка жертв). А в 1981 году на месте шурфа был открыт мемориал. В народе это место называют «Донецкий Бабий Яр».

Показательна история семьи Чумаков, сыновья которых учились со мной в школе. Двое из них, Володя и Анатолий, были родными детьми, а Гриша был приемным сыном, племянником Марии Чумак. Все в школе удивлялись, почему Гриша такой маленький мальчик и уже седой. А ребенок побывал во рву, куда за секунду до расстрела его сбросила мама. Ночью он выбрался из-под мертвых тел, спрятался у чужих людей, а потом его усыновила тетя Мария. Но с тех пор он стал седым.

А теперь я продолжу свои детские воспоминания.

Когда мы выехали в этот долгий путь эвакуации, который занял почти 2 месяца, мне было только 2 года. Естественно, что многое я знал из рассказов родных, но многие детали из той жизни запомнил настолько ясно, что родители порой удивлялись, как я мог это запомнить в столь юном возрасте: расположение мебели в комнате, обстановку химической лаборатории, где в это время работала мама, и многое другое. Но детская память становится, повидимому, очень цепкой в экстремальной ситуации (а всё, что произошло с нами, и было такой ситуацией). Мои читатели могут усомниться в этом, да я и сам порой сомневаюсь в том, что многое я смог запомнить. Но моя отличная зрительная память, сохранившаяся до сих пор, дает мне право отбросить эти сомнения.Так что мои описания тех времен построены не только на рассказах очевидцев, а и на моих собственных детских воспоминаниях.
Везли нас в товарных вагонах, где с обеих сторон от входа в два яруса были настелены доски и каждой семье были выделены места для сна и обитания. Наши места были на 2 «этаже» (места было так мало, что я фактически спал на маме), и я часто смотрел наружу в крошечное окошко с металлической решеткой. Вот оттуда моя детская память и принесла видение огромных фонтанов на воде. Конечно, я не знал, что это река Волга, а фонтаны воды – от падающих бомб. Поезд то рвался вперед, то сдавал назад, прячась от бомбежек в лесочках. Посуда в вагоне летела с полок, разбивалась, и я помню, как мама забирала у меня цветные стекляшки, которыми я начинал играть, побаиваясь, что я могу порезаться. Из ее рассказов я знал, что на одной из остановок от нашего поезда отстал дедушка, догнавший нас только на следующей станции. Но он с гордостью показывал всем солдатский котелок, который ему подарил незнакомый солдат для того, чтобы дед мог купить для меня молока. Должен сказать, что долгие годы этот котелок ценной реликвией хранился в нашей семье.
Проведя в пути почти 2 месяца, зимой 1941 года мы оказались в Нижнем Тагиле, а чуть позднее – в Магнитогорске, где прожили 2,5 года.
Передо мной явственно стоит наш дом, длинная улица, в конце которой я вижу высокую гору, к которой меня так и тянет. И я, кроха, пошел на зов горы Магнитки вдоль трамвайных путей. Долгие мамины поиски закончились благополучно к нашей обоюдной радости, но до Магнитки я, естественно, так и не добрался.

Вспомнил я войну, тревоги,
дальние эвакдороги.
Меньше помню, больше слышал
про зенитки, что на крышах.
А фонтан воды на Волге
от фашистских бомб я помню.
Звон посуды. Треск в вагоне
слышал сонный в эшелоне.
На Урале помню зиму,
разговор про Украину,
Город наш, что немцы взяли.
Умер дед (а мы не знали).
Танки из брони и стали,
что с завода выезжали
Мы, мальчишки, всё бежали
посмотреть. Потом не спали,
А с «фашистом» воевали…

Жизнь в чужом городе была cовсем не сладкой. Мама много работала, дома оставались больные дедушка и бабушка. Меня устроили в детский сад, где я иногда оставался допоздна, пока мама не приходила за мной. Было и холодно и голодно. Но порой, при расспросах мамы, я горделиво рассказывал о том, что в этот день даже получил добавку…чая. Зная, что она может задержаться, мама иногда оставляла мне в шкафчике кусочек хлеба. И как же горько я плакал, когда однажды не обнаружил его. Оказалось, что сын нянечки, который был голоднен не меньше меня, съел этот кусочек. Но мама успокоила меня.
На всю жизнь мне запомнился приезд в Магнитогорск отца, отпущенного в отпуск зимой 1942 года. Увидев во дворе мужчину в военной форме, я сразу же узнал его, скорее всего по фотографиям, которые мне показывала мама. То, что он узнал в маленьком мальчике своего сына, было не удивительным – ведь я был так на него похож. Гордость распирала меня, когда я вёл отца за руку домой, а друзья - мальчишки с завистью смотрели нам вслед.
В семье часто вспоминали эпизод этого времени. Зима на Урале была морозной, снежной. Закутав в одеяло, отец повез меня катать на саночках, задумался и, только почувствовав легкость санок, обнаружил моё отсутствие на них. Возвратившись бегом на соседнюю улицу, он нашел меня сладко спящим в сугробе. Это всем напомнило ситуацию, когда мама «забыла» меня в кроватке во время бомбежки.
Город Сталино был освобожден от фашистов 8 сентября 1943 года. Мы возвратились из эвакуации в разрушенный родной город без дедушки (его похоронили в Магнитогорске в 55-летнем возрасте, а я долго не знал об этом) и с больной бабушкой. Это был апрель 1944 года. В нашей квартире жили чужие люди, и здесь мы вновь почувствовали заботу родного человека: какое-то время мы жили у дяди Тевы (Анатолий Чарфас) во флигеле на 16 линии, до того момента, как нам освободили нашу квартиру, как семье фронтовика.

Помню разрушенный город
В сорок четвертом году.
Он мне так дорог, он мне так дорог.
Помню землянку в снегу…
Помню, как мама мне пела
Песнь колыбельную ту.
Память мне сердце задела,
Я просыпаюсь в поту…

Любовь к родному городу дает мне право на воспоминания о нем, таком разном, но таком близком. В каждый свой приезд в Донецк я прохожу по знакомым улицам, не узнавая их, но за всеми новостройками и нововведениями я вижу старый город…
Вообще-то Юзовка, основанная англичанином Джоном Юзом в 1869 году, была захолустным городком (памятник основателю города установлен на улице Артема, на Студгородке). С 9 марта 1924 года он начал называться городом Сталино, а с 9 ноября 1961 года – городом Донецк.
Мой город как бы разделен на две части речками – Кальмиусом и Бахмуткой. Река Бахмутка больше напоминает каскад ставков(1-ый, 2-ой, 3-ий, пристанционный и т.д.). По обе стороны Бахмутки - разные районы города. Всего их 9. Западная часть города самая высокая. Это район Дворца металлургов, там находятся памятник жертвам фашизма («вечный огонь») и телецентр. Тогда это была Смолянка.
Улицы в городе назывались линиями. От 1-ой линии (теперь улица Артема) на запад шли улицы от 2-ой до 6-ой, а на восток - от 7-ой до 16-ой.
С восточной стороны течет Кальмиус (когда-то река была судоходной, и по ней можно было доплыть до Азовского моря). За ним - Калининский район (Калиновка), который в старину назывался Донской стороной, потому что это была территория Войска Донского. Вспоминаю то время, когда по возвращении из эвакуации мы жили на 16 линии у дяди Тевы. Это было недалеко от Кальмиуса, и мы с мамой ходили через речку, уже мелководную, по досточкам на Калиновку в прачечную. Моста тогда, естественно не было, а в речке торчали противотанковые ежи.
Здесь я хотел бы сделать отступление и сказать несколько добрых слов об Анатолии (Тевье) Давидовиче Чарфас – двоюродном брате моего деда Соломона. Из моих рассказов вы уже поняли, что он очень помогал нашей семье. Это был крупный, громкоголосый и очень добрый человек, хотя пост он занимал серьезный – директор созданного им Донецкого завода цветных сплавов. Я до сих пор хорошо помню, как, сидя за столом и не прерывая беседы с моими родителями, просто так, между делом, дядя Тева (так мы называли его в нашей семье) из бумаги делал мне на потеху самолетики, лодочки, разные фигурки. У него это выходило очень ловко и быстро.

Мы переехали в нашу довоенную квартиру на 8 линии, и я хорошо помню приземистый «жилкоповский» (жилищный кооператив) одноэтажный домик без воды и с «удобствами» во дворе, недалеко от металлургического завода. Что- то из нашей мебели сохранилось, что-то добавили друзья. Бабушка была прикована к постели, и я, 5-летний мальчик, ухаживал за ней, приносил воду, лекарство, керамический ночной горшок (который я вскоре успешно разбил). Электрического света долгое время не было, мы пользовались свечами, а я побаивался темноты, и когда выходил в кухоньку за водой, мы с бабушкой перекликались, чтобы мне не было так страшно. Помню, как я частенько становился ногами на бабушкину кровать и смотрел через маленькое окошко в соседний двор. Окошко было так высоко над землей!

Помню приземистый домик,
Богом заброшенный двор.
Помню, взбирался на холмик
Или на старый забор.
Помню, как снова трамваи
В городе нашем пошли.
Помню, девятого, в мае
Знамя Победы несли…
Помню я мамины слезы,
Помню улыбки и смех…
Майские теплые грозы,
Радость, объявшую всех.
Путь наш к Победе был долог,
Славой покрыт боевой.
Он мне так дорог, он мне так дорог
Детства мой город родной.

И вот уже на склоне лет мне до боли в душе захотелось побывать во дворе моего детства. У меня это называется: «по местам боевой славы».
И я побывал там! Тот же приземистый домик (он еще больше врос в землю), тот же дворик. В квартирке жили незнакомые люди, но они поняли мои чувства и разрешили войти в дом. И как же мне было больно и смешно увидеть то самое окошко, но расположенное всего лишь в метре от земли.
Я хорошо помню наш двор, настолько узкий, что играть там было просто невозможно, и мы с пацанами играли в « чижика» (типа лапты) прямо на проезжей части грунтовой дороги, разбитой вдрызг. По ней в телеге подвозили свежий хлеб в магазинчик, расположенный неподалеку от дома. Помню, как мы бегали смотреть на зенитку, оставшуюся со времен войны во дворе одного из домов.
Помню телегу, запряженную лошадью, с которой вдоль улицы неслись крики старьевщика: « Старые вещи, сапоги, ботинки покупаем!». Очень колоритно выглядел мастер-точильщик с точильным аппаратом за спиной (что-то наподобие ножной швейной машины) и криками: «Точу ножи, ножницы!». И клиентов у них было много, а цены за работу копеечные. Помню соседку, тётю Лушу, которая почти постоянно сидела во дворе на маленькой скамеечке, раскачиваясь всем телом вперед и назад.

Мне здесь знакомо всё до боли. Вот этот двор, вот этот дом.
Но не хватает силы воли зайти и вспомнить всё потом.
Здесь проходило моё детство, здесь я учился «воевать».
И было разное соседство... тут жили бабушка и мать.
(Отец - пока еще на фронте воюет доблестно с врагом).
Здесь Память спит. Её не троньте! Она ведь спит спокойным сном.
Нет! Пробуждайся! Это важно. Ушедших рано не вернуть!
....................................
И я шагнул, шагнул отважно во двор, где начался мой путь.


Мои воспоминания подгоняют меня, я боюсь что-то упустить, забыть, о чем-то интересном и важном для меня не рассказать.
Вот еще одно воспоминание! Когда папа после лечения в госпиталях возвратился домой, он из Рутченковского собачьего питомника принес щенка немецкой овчарки (он очень любил голубей и собак). Щенка назвали просто – Джек! Вырос умный, большой и красивый пес, который четко знал свои обязанности в семье. Когда поправившаяся бабушка уходила на базар, она даже двери не запирала, а просто говорила Джеку: «Я ушла на базар, ты – на хозяйстве!». Он укладывался на ступеньках крыльца, по доброте душевной всех соседок впускал в дом, но никого уже не выпускал. И возвратившаяся бабушка находила в своей квартире подруг, с увлечением играющих в карты. Заходили они за бытовыми мелочами, а выйти им уже не давал Джек.
И для меня началась другая жизнь.
Я видел пленных немцев, которые отстраивали город, с мальчишками мы лазали по подвалам гостиницы «Донбасс», где располагалось гестапо, с ужасом рассматривая окровавленные стены. Ночью я кричал от страшных снов, а, идя рядом с мамой по темному городу, я держал ее за руку, страшась зияющих черных окон разрушенных зданий.
Мой двоюродный брат Юрий Сытник в этих подвалах собрал большую коллекцию немецких марок, снимая их с валяющихся под ногами конвертов. Дома мы на теплой лежанке сушили их и наклеивали в альбом.
Предприимчивый Юра позже эти марки удачно продал. Кстати, еще одно далёкое воспоминание об этом качестве Юры. Когда у нас (меня, Юры и его родного младшего брата, Толика) в руках оказывались яблоки, Юра нам, малышам, задавал провокационный вопрос: «Как будем делить, по-братски или по совести?» И мы чистосердечно отвечали: «Конечно, по - братски!», отдавая ему по половинке своих яблок. Так что Юра всегда был с прибылью.
В районе 5-ой городской больницы, там, где сегодня находится Дворец спорта «Шахтер», до войны был кирпичный завод. После войны старшие ребята играли с найденными патронами, снарядами, а меня, как самого маленького, усаживали на забор « на шухер». И однажды произошел взрыв. Взрывной волной меня снесло с этого забора, и я потерял сознание. Очнулся на скамейке в коридоре больницы, расположенной рядом со спортивной площадкой....
Некоторые ребята пострадали серьезней, так Володя Носков потерял зрение, (что не помешало ему в будущем стать преподавателем Донецкого Политехнического института), а у других ребят были мелкие повреждения кожи от летящих осколков.

И шла война, на запад шла, к Берлину.
Мы многое запомнили с тех пор…
Для хат месили мы ногами глину
И ставили из битых кирпичей забор.
И все-таки мы пацанами были,
Играли на развалинах домов,
Пропахших гарью и кирпичной пылью,
Забыв про дом и ждавшие отцов.
В сырых подъездах «жесточку» пинали,
Искали гильзы там, где шли бои.
А за «пристенок» нас из школы выгоняли…
Всё это - я и сверстники мои!

Здесь уместно вспомнить, как мы через щели в заборе, за которым шла стройка дома номер 7 по бульвару Пушкина, наблюдали за работой пленных немцев, производя натуральный обмен - кусочки хлеба на марки. Кстати, в этом доме много лет жила моя родная тетя Мирра Сытник с семьей. А их вселение в новый дом было задержано в связи с возможным минированием дома. Тревога оказалась ложной, и дом заселили. И вот прослеживается параллель: в 2007 году возле этого же дома при рытье котлована под офисное здание был обнаружен снаряд времен войны. А ведь на этой площадке мы много лет играли в футбол.
Это место мне памятно еще одним смешным и трагическим случаем. Немцы всё делали основательно, даже дворовой туалет для своих нужд они сделали на хорошем бетонном основании. Когда немцев уже вывезли, ребята решили пошутить, насыпали в яму карбид, прикрыли фанеркой и потом бросили туда зажженную спичку. Можете себе представить силу взрыва, стойкость запаха и ошметки фекалий?! Но, к сожалению, одному из мальчишек это приключение тоже стоило зрения.
После возвращения отца из госпиталя через некоторое время мы получили одну комнату в коммунальной квартире с двумя семьями в доме 4 по Институтскому проспекту (проспект 25-летия РККА). В квартире жили 11 человек! Были свои сложности совместного бытия бок о бок с чужими людьми, но условия жизни были несравнимо лучше, чем в домике на 8 линии.

Мы все когда-то жили в коммуналке,
На трех соседей лишь одна плита…
Чуть позже нам расширили жилплощадь, но еще долго мы продолжали дружно жить с соседями, сначала с семьей Чернышевых, а потом с семьей Тищенко. Я хорошо помню громкоголосого крепыша, «щірого» украинца, Федора Михайловича Тищенко. Порой я даже побаивался его, когда он начинал «воспитывать» свою младшую, Лиду. Помню его тихие разговоры с отцом за столом на общей кухне под стопочку. Украинец и еврей, разного уровня воспитания и культуры, прошедшие хорошую школу жизни на фронтах войны, они отлично понимали друг друга. Я помню, как благодаря «урокам» моей мудрой бабушки, Федор Михайлович сошелся с женой, помню его характерное: « Під три чорти!». И до сих пор я дружен с его дочерьми, Лидой и Галей. Тогда коммунальная жизнь учила людей быть добрее, терпимее к недостаткам друг друга. Женщины двух семей совершенно не разбирались, чьи дети прибегали из школы, свои или чужие, их тут же усаживали обедать.
В это время, будучи младшим школьником, я с удовольствием проводил свои наблюдения за птицами и животными, окружающими меня. Вот мои, так называемые, заметки юного натуралиста.
Из нашей кухни окно с балконом выходило во двор, и я видел, как ласточки лепили свои гнезда в углах окон, выходящих наружу, подхватывая кусочки мокрой грязи с земли. В весенние дни, прилетев из других краев, они или занимали свои прежние «квартиры» или строили новые. Однажды, две ласточки, подлетев к нашему окну, обнаружили свое гнездышко занятым, там важно восседал воробей.
Через пару минут к гнезду подлетела уже стая ласточек, но чириканье захватчика отпугивало их. Я с интересом наблюдал за дальнейшим развитием событий. Прошло еще какое-то время, к гнезду целыми стаями начали подлетать ласточки и что-то делать клювиками, вцепившись лапками в стеночки гнезда. И вдруг я увидел, что входное отверстие в гнезде исчезло – птицы просто замуровали воробья!
Мои внучки очень любили слушать мои рассказы «натуралиста», и даже просили повторить историю про ворону. Однажды я наблюдал за этой птицей. Нужно сказать, что после войны в городе было много свалок, разбросанного мусора и ворон в городе было очень много. Одна из них встревожено ходила по краю небольшого ровика, по дну которого метался маленький мышонок. Он не находил выхода, а ворона не могла ухватить его. Но в какой-то момент сообразительная птица одной лапкой зацепилась за корень дерева, выступающий из земли, всем телом свесилась в ровик, и ухватила мышонка свободной лапкой. Секунда – и охотница взлетела в воздух!
А когда мой отец завел голубей, он построил им специальный домик и объяснил мне, что их нужно несколько дней кормить, но не выпускать на улицу, после чего они уже сами никуда не улетят. Так и случилось. Отец учил меня, как распознавать виды голубей, чем отличаются «почтовые» голуби от «николаевских» и многим другим премудростям, знакомым только заядлым «голубятникам». Голуби жили на балконе, расхаживали по перилам, но заходили в кухню, где их кормила бабушка. Они боялись только присутствия кота Васьки, нашего любимца. Вообще-то это была Мурка, но узнали мы об этом настолько поздно, что нам уже не хотелось давать животному другое имя. Так и осталась Мурка Васькой. Это была большая, спокойная, вальяжная кошка, безропотно переносящая всё, что с ней творила наша маленькая соседка по квартире - она и лежала на кошке, и носила на себе в виде мехового воротника и таскала за хвост…
Кстати, о голубях. Мы с мальчишками пополняли свои голубиные коллекции не всегда законными, с моральной стороны, способами. Первым мы пользовались, зная особенности голубей засыпать, как только начинало смеркаться. В это время суток ничего не подозревавшие птицы усаживались на крышах и начинали дремать,… тут их можно было брать голыми руками. Что мы и делали, вылезая на крышу через чердачное окно. Второй способ ловли птиц был не менее опасным. Пользовались мы им только в дни демонстраций – 1 мая, 9 мая и 7 ноября. Проходя мимо трибуны, демонстранты выпускали голубей, подбрасывая их в воздух. Делали они это, не зная, как нужно правильно держать при этом птицу. А держать ее нужно двумя руками, к себе головкой, хвостом вверх. Когда люди бросали голубей неправильно, те частенько падали на землю, даже не взлетая. Вот тут мы уже были начеку, подхватывали птиц с земли и удирали …от милиции.
Намного позднее, когда я уже учился в Ясиноватском строительном техникуме, я частенько брал с собой за пазуху одного из почтовых голубей. Приезжая автобусом на занятия, писал записочку о том, что добрался благополучно, затем вкладывал ее в специальный патрончик на шее голубя и отпускал его в небо. Вечером я узнавал уже со слов бабушки, что, прилетев, голубь садился на наружный подоконник и стучал клювиком в окно. Такой способ переписки не был острой необходимостью, мне просто было интересно узнать, как птица может в огромном городе, с высоты своего полета найти именно наш дом, наше окно…
Ну, о голубях, их повадках, привычках я могу говорить бесконечно …
А мой первый велосипед! Отец купил его на базаре и на нем же приехал домой, вызвав недоумение мамы: «Как ты мог, старый, в твоем возрасте, на велосипеде, да через весь город!?» А старому в это время было около 40 лет!
Я сел на велосипед, с поддержкой отца проехал круг, и всё! Кстати, здесь, уже в Германии, имея большой перерыв в езде на велосипеде, я всё вспомнил с первого раза и продолжаю ездить на нём с большим удовольствием в свои 70!
Без похвальбы могу сказать, что я многому учился, как говорится, с листа.
Наблюдая за друзьями во дворе, я быстро научился играть в футбол, баскетбол, городки, кататься на коньках. А плавать я научился «благодаря» своему двоюродному брату, Юрке. Купаться на первый или второй ставок, разделенные плотиной, мы ходили большой пацанячьей компанией. Мне было 7-8 лет, а Юре –12. Юра со сверстниками сели в лодку и позвали меня с собой. Я был горд вниманием старших ребят и, ничего не подозревая, залез в лодку. На середине ставка, не говоря ни слова, Юра просто столкнул меня в воду. Мне не оставалось ничего другого, как, под смех мальчишек, молотя руками по воде, бултыхаясь и задыхаясь, молча добираться до берега. Всё! С этого дня я уже плавал! Нырять, как это делали ребята, я долго побаивался…
Мы жили в доме номер 4, по одну сторону Институтского проспекта (проспект 25-тилетия РККА), но двора, как такового, не было, и гоняли мы там только в футбол, а играть бегали во двор домов по другую сторону проспекта.
Это были два темных, даже мрачных дома, соединенных воротами. Говорили, что во время войны фашисты приспособили их для конюшен, но после войны дома восстановили и жили там преимущественно сотрудники политехнического института (ДПИ). Позади его первого и второго корпусов стоял почему-то пятый (а третий и четвертый находились на студгородке). Корпус был настолько разрушен, что от него остались фактически только огромные колонны, искореженные лестницы и какие-то конвейеры, ведущие с этажа на этаж. По ним мы пробирались на крышу, где стоял большой металлический бак, забирались в него и … перед нашими глазами разворачивалась панорама города. Мы видели парк Щербакова, ставки, завод, ниточки улиц. Это было так интересно! Но, как обычно, мы рисковали собой – помню, как Валерка Шумяцкий (сын преподавателя ДПИ) разбил себе голову, упав с конвейера при подъеме на крышу.
А во дворе нас очень привлекал огромный сарай-склад. Чего мы там только не находили! А однажды туда свезли какие-то портреты, среди которых мальчишки постарше показали нам портрет Берии и сказали, что это враг народа. И мы с удовольствием обстреляли портрет камнями. Мне почему-то хорошо запомнился день 5 марта 1953 года. В этот день мы ходили в кинотеатр Шевченко, а при выходе возле оперного театра увидели большую толпу людей и услышали объявление по репродуктору о смерти Сталина. Люди плакали! На следующий день мы организованно возлагали цветы к белоснежному памятнику вождю в полный рост у основного корпуса ДПИ, а через какое-то время памятник снесли, прицепив его тросом к трактору. Долго на этом месте высился пустой постамент.

ЛЕОНИД НОРКИН. ГОЛОС ПАМЯТИ. ЧАСТЬ 1 (ПРОДОЛЖЕНИЕ).