За несколько лет работы над этим сайтом об истории еврейской общины нашего города и сайтом о еврейской колонии Затишье мне удалось заочно познакомиться с интересными людьми:  бывшими и нынешними земляками и людьми, корни которых связаны с донецкой землей.
Так, после публикации  статьи о семье Агроноников, со мной связалась Инна Иосифовна Никонова (Городецкая). В ее архиве хранится статья от 1942 года о ее дяде, Борисе Агрононике. Будучи талантливым скрипачом, он ушел на фронт. Был тяжело ранен. Но всего сильнее он переживал, что ранена правая рука. Каждый понимает, что руки - самое главное для музыканта. О долгом пути возвращения на сцену, ценой огромных усилий скрипача, благодаря его силе воли и знающим медикам, рассказывает эта статья. (Фото  с делано в Киеве 26.02.1939 г.)

На трибуну вышел худощавый молодой человек среднего роста, поклонился, взмахнул смычком и зал заполнился нежными мелодичными звуками. Кто-то из слушателей закрыл глаза. Скрипка рассказывала очень волнующую историю. Она говорила почти человеческими словами.

Когда отзвучала последняя нота, и в заде вспыхнула горячая, безудержная буря рукоплесканий, старшая сестра Стребкова из отделения физиотерапии, яростно хлопая в ладоши, шепнула доктору Гришкевич:

- Сегодня вы должны быть по-настоящему счастливы!

И Мария Васильевна Гришкевич, врач тылового госпиталя, так же яростно аплодируя, ответила:

- А вы? Разве это не наш общий праздник?

Юноша на трибуне снова поднял скрипку к подбородку. Зал утихал, готовясь слушать. Легким, неуловимым движением смычка музыкант прикоснулся к своему инструменту.  Слушатели вздрогнули: им предлагали прослушать сложнейшую по музыкальной технике «Тарантеллу» Сарасате.

Шла всесоюзная конференция медицинских работников госпиталей по лечебной физкультуре. С трибуны, на которой стоял юноша в больничном халате, только что отзвучала лаконичная речь очередного докладчика. Профессора, врачи, сестры, собравшиеся в зале, слушали своих коллег, съехавшихся сюда, чтобы поделиться новейшим опытом восстановления утраченных при ранениях функций.

Москвичи и ленинградцы, дальневосточники и сибиряки, уральцы и волжане – все они рассказывали о приёмах и методах излечения бойцов и командиров, пострадавших на фронтах отечественной войны. Латинские термины то и дело пересыпали русскую речь. Кто-то из выступавших извлекал из объемистых папок и победоносно иллюстрировал успехи своего метода. А потом на трибуну вывели этого юношу с большими глазами и со скрипкой в руках.

- Позвольте продемонстрировать вам, товарищи, - сказал профессор, - Бориса Павловича Аграноника, красноармейца, получившего в августе 1941 года тяжелые ранения осколком в брюшную полость и в среднюю треть правого плеча…

Борис Аграноник спокойно стоял на трибуне и ждал. Профессор неторопливо рассказывал историю его ранения и излечения, и Аграноник мысленно переживал снова те далёкие августовские дни, когда под городом Каневым, невдалеке от любимого, милого Киева, его оторвал от земли смерч огня, металла и дыма и бросил вновь бездыханного, потерявшего сознание на эту изрытую снарядами, залитую кровью родную землю.

До войны он был скрипачом, этот двадцатичетырехлетний боец-комсомолец и выше всего он предпочитал музыку. Но в памятный полдень 22 июня 1941 года музыка впервые показалась ему ненужной. Три его брата[1] были мобилизованы и отправлялись на фронт. Он спрятал скрипку, которую лелеял много лет, в футляр. Посмотрел на свои руки – руки скрипача. Он очень берег их. Никогда не очинял лезвием бритвы карандаша, не резал острым кухонным ножом хлеб – малейший порез мешал, царапина, случившиеся утром, могли помешать вечернему выступлению. «Теперь в этих руках будет винтовка!» - подумал он, и мысль о мозолях  и ссадинах, которые покроют его пальцы, доставила ему гордое удовольствие. Он зашел в филармонию, где работал. « Я иду добровольцем!» - сказал он. «А скрипка?» - «Скрипка потом…» Он зашел в консерваторию, где учился на пятом курсе. С пятого курса в армию не брали. «Всё равно я пойду добровольцем!» - объяснил Аграноник.

Так он стал бойцом.

Когда его ранило, и на долгие месяцы он оказался прикованным к постели, он часто вспоминал те дни. Жалел ли он? Нет, положа руку на сердце, никогда не жалел. Для родины, для советской своей родины[2], он не пожалел бы и жизни. Но он остался жив и думал о скрипке. Он не мог не думать о ней. Любимые мелодии стояли у него в ушах. Он буквально чувствовал, как берет в руки скрипку, подносит её к подбородку, он ощущал взмах смычка и прикосновение к струнам. Но правая рука его безжизненной плетью лежала на одеяле. Но, то, что взять этой рукой смычок, - пошевелить пальцами он был не в состоянии.

Он думал только об этой руке, забывая о других своих тяжёлых ранениях. По ночам одолевала бессонница, и, когда госпитальная палата погружалась в сонную темноту, Борис Аграноник, кусал мокрую от слёз подушку, чтобы не зарыдать вслух.

Его лечили. Кварц, гимнастика. Лечащий врач Мария Васильевна Гришкевич, палатные сёстры, сестра Стебкова из отделения физиотерапии – все они окружили больного музыканта сердечной, материнской нежностью. Казалось, каждая из них пожертвовала бы обеими своими руками, чтоб только двинулась, ожила, зашевелилась измученная рука этого скрипача.

Однажды в госпиталь приехал на консультацию известный профессор. Это был один из таких людей, о котором и врачи и больные говорили  с почтительным уважением. Сам Борис Аграноник до своего ранения принадлежал к категории тех здоровых и сильных юношей, которые не интересуются медициной, не считаются с ней, не верят ей. Но товарищи по палате посоветовали ему обратиться к профессору. «А вдруг?..» - говорили они.

Заслуженный деятель науки профессор Сергей Александрович Бруштейн внимательно выслушал и ещё внимательнее осмотрел молодого музыканта. Он сам любил и понимал музыку, этот неторопливый, приветливый человек с седеющими усами.

- Попробуем, попробуем, дорогой! – после долгого молчания сказал профессор. – Попробуем придумать для вас кое-что». Он объяснил, что надо ежедневно и много упражнять руку. «Не могу!» - морщась от боли воскликнул Аграноник». «Через не могу,  - шутливо, но внушительно возразил профессор, - вы хотите играть?» - «Играть?! – Аграноник недоверчиво усмехнулся. – Неужели, профессор, вы всерьёз верите, что когда-нибудь эта…рука сможет играть?» - «Думаю» - коротко ответил профессор.

Позже Аграноник часто вспоминал этот разговор.

Как раз в это время в госпитале устраивали концерт для раненых. Приехал небольшой джаз. Его легкий репертуар был неинтересен для серьёзного музыканта, но, услышав музыку, юноша не выдержал и спустился вниз. Через мгновение с бьющимся сердцем он пробирался в первый ряд. Там на импровизированной сцене он увидел одного знакомого, которого немного знал по Киеву.

Через день Аграноник обнимал своего хорошего друга скрипача Гутмана, земляка и товарища, которому малознакомый киевский музыкант сообщил о встрече в госпитале. И ещё через несколько дней взволнованный, потрясенный до самой глубины сердца, Аграноник держал левой рукой принесённую ему скрипку. Это была идея профессора Брунштейна, услышавшего о встрече друзей-музыкантов. «Если вам трудно упражнять руку бессмысленными движениями, если трудно без цели, как вам кажется, преодолевать боль, то ради скрипки – вашей скрипки! Вы это сможете!» - сказал профессор.

И с тех пор началась вторая жизнь Бориса Аграноника. Ему отвели тихую комнатку в подвале госпиталя, и там он впервые снова коснулся смычком струн скрипки. Какой жалкий, какой задавленный, беспомощный звук родился от этого прикосновения. Ему захотелось сломать скрипку. Но он пересилил себя и, словно вернувшись в детство, взялся за упражнения.

Три долгих месяца длилась борьба молодого скрипача за право на профессию. День за днём, час за часом возвращалась былая умелость, и вот наступил день, когда Аграноник смог сказать себе: «Я играю».

Он и в самом деле играл. Из госпитального подвала неслись полнозвучные волны музыки. Выздоравливающие, привлеченные ими, останавливались на ступеньках лестницы и подолгу не находили в себе силы уйти. Однажды сестра Стребкова, заглянув в подвал, застала там нескольких слушателей. «Я ведь вам одному давала ключ…» - с укоризной начала она, обратившись к Агранонику, но увидела расстроенные лица раненных, махнула рукой и умолкла. Слава о выздоравливающем скрипаче облетела госпиталь. Случалось, тяжело раненные зазывали его в свои палаты: «Обязательно со скрипкой!» Он приходил, играл, и людям казалось, что им становится лучше.

Когда была назначена всесоюзная всероссийская конференция и Аграноника спросили – не согласится ли он выступить, чтобы продемонстрировать своё излечение, - он задрожал от радости. Играть, опять играть для слушателей и музыкой выражать свои чувства! Это было счастье.

И он сыграл. Он сыграл так, что у людей сдавливало горло, что слёзы подступали к глазам, что воздуху не хватало в груди. А он играл, и ему казалось, что с каждым движением смычка, каждой извлечённой из  струн нотой, он шлёт свою неизмеримую благодарность профессору с седеющими усами, медицине, науке, возвратившим ему его руки скрипача».

Новосибирск 

Ольга Зив