Name: В. Авцен. МОЙ ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК ПУРИМ
Item: В. Авцен. МОЙ ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК ПУРИМ
Author: Пётр

Главная » » В. Авцен. МОЙ ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК ПУРИМ

15:15 В. Авцен. МОЙ ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК ПУРИМ
Мое знакомство с Пуримом состоялось, может быть, на год или два раньше, чем у автора предлагаемого вам рассказа. Меня пригласили на праздник, который проводился в 14й школе. Дети были в карнавальных костюмах, что вызвало у меня удивление: "Почему? Ведь сейчас не Новый год!". На сцене представляли пуримскую историю, но слышно было плохо, и о чем говорилось, так и осталось для меня тайной... Сегодня предлагаю Вашему вниманию рассказ (печатается в сокращении) Владимира Авцена о его знакомстве с праздником Пурим. Всем веселого и сладкого праздника! 22 марта 1997 года, суббота. Я разложил на кухонном столе рукописи, терзаю пишущую машинку, в порыве вдохновения хожу из комнаты в комнату и всем этим страшно мешаю жене, которая затеяла очередную уборку. Чтобы как-то спровадить меня из дому, а может, и впрямь из добрых побуждений, она интересуется: - Слушай, муж, ты еврей или не еврей? Почему ты не идешь на праздник Пурим? О, Боже, Пурим! Как я мог про него забыть? Впервые об этом празднике я услышал месяц назад. Марина Егорова, племянница донецкого поэта Павла Шадура, живущего сейчас в Киеве, устроила в синагоге вечер творчества своего дяди, пригласив в числе прочих меня. Когда-то в этом здании размещался кукольный театр, и я часто заглядывал сюда как театральный критик, потом кто-то вспомнил, что до войны здесь была еврейская молельня, пошли ходатайства в инстанции, кукольники съехали, и в середине восьмидесятых в помещении вновь открылась синагога. С тех пор я ни разу здесь не был и теперь с интересом отмечал произошедшие перемены: на месте прежнего невзрачно-серого фасада вырос новый празднично-красный, фотографии актеров на стенах внутри здания уступили место портретам почтенных раввинов. Я стоял у окна с одной писательницей, тщетно пытаясь объяснить, почему мне не нравятся ее рассказы, когда к нам подошел какой-то старик и спросил, не знаем ли мы, когда синагогой запланирован праздник Пурим. Разгоряченный спором, я не слишком любезно, хотя и честно, ответил, что не только не знаю, когда случится Пурим, но и понятия не имею, что это такое. Обескураженный старичок ушел, а через минуту библиотекарь синагоги Слава Верховский пригласил нас в зал, где представил живую легенду, умницу, ученого, знатока еврейских обычаев столетнего (да-да, без всяких преувеличений!) МихаилаЕфимовича Кричевского. К великому стыду, я признал в нем человека, которого по глупости и молодости своей только что обидел. Более двух тысяч лет назад, поведал Михаил Ефимович, у персидского царя был министр Аман - лютый ненавистник евреев. Особенно не любил он Мордехая, брата царевой жены Эстер. И задумал Аман погубить Мордехая, а заодно и всех его единоверцев. Но Бог не дал в обиду свой народ, и все случилось с точностью до наоборот: советник царя был повешен на суку, который он облюбовал для своего врага, а евреи не уничтожены, но, напротив, обласканы и возвышены. В день, когда Господь заступился за евреев, они празднуют Пурим. Я думаю, сказал Кричевский, что словом Пурим можно обозначать всякий значительный случай, когда Бог спасает нас от беды. Хотел Гитлер извести евреев - потерпел фиаско. Пурим! Затеял Сталин их депортацию - получил паралич. Снова Пурим! На этом великом празднике, завершил наш ликбез Михаил Ефимович, евреи веселятся, устраивают маскарад, вкусно едят и много-много пьют. Узнав, что Пурим проводится 22 марта, я загорелся увидеть воочию маскарад и такое немыслимое зрелище, как множество пьяных иудеев. И вот по прошествии месяца я об этом забыл, и если бы не моя русская жена, то, наверное бы, и не вспомнил. У меня нет домашнего телефона, до ближайшего исправного автомата километра полтора, но недавно (хвала прогрессу) за углом поставили киоск сотовой связи. Пятьдесят восемь копеек за минуту, конечно же, дорого, но в экстренных случаях такой телефон - благо. Случай настал, и я бегу звонить своему другу, Ирине Поповой, чтобы выяснить, в котором часу начнется праздник, - Ира знает о евреях все. Помня ее любовь к неспешным телефонным беседам, я, как только меня соединяют, кричу резвой скороговоркой: - Ира, звоню по сотовому, денег - на минуту! Когда начнется Пурим? - Это не Ира, - отвечает мне ломкий басок, - это Костя. Позвать маму? - Да-да, зови, срочно, звоню по сотовому, у меня - минута! - Але-е, - отзывается Ира. - Вовчик, это ты? - Я, я! У меня - минута. Звоню по сотовому. Давай быстро. Когда Пурим? - Сегодня, - отвечает Ира. - Ты тоже будешь? Девушка в киоске выразительно стучит пальчиком по циферблату часов, и я делаю последнюю отчаянную попытку: - Ирка! В котором! Часу! Начало! - В семь! - Могу опоздать - займи мне место!.. Ирина что-то говорит в ответ, но я ее не слышу, так как трубка неумолимо уплывает из моих рук. Предчувствие меня не обмануло, трамвай, которым я поехал в центр, или, как у нас говорят, в город, на полпути сломался, и только в семь тридцать вечера я попал в синагогу. В фойе стояли длинные, как на свадьбах, столы, на них красовались бутылки с "Фантой", полуналитые, надо полагать, водкой, стаканы, резаные яблоки и какие-то треугольные пышки. Служба еще не началась, и мне представилась возможность не спеша отыскать в зале Ирину. Пошарив глазами, я обнаруживаю ее далеко на галерке. Она делает мне жесты: крутит пальцем у виска и носа попеременно, а свободной от этих упражнений рукой показывает на незанятое прямо под кафедрой раввина место. Я усаживаюсь в знакомое театральное кресло и озадаченно размышляю. Кручение пальцем у виска - жест международный и в расшифровке не нуждается. За двадцать пять лет нашего с Иркой знакомства я впервые сподобился столь "высокой" ее оценки. За что она меня обозвала? Что я сделал? Но с жестом у виска хотя бы все ясно. А что это за мансы с носом? Их-то как понимать? И вообще, что на нее нашло?.. Мои горькие раздумья прерывает своим приходом молодой энергичный раввин. Он становится перед сценой и обращается к залу. К своему немалому удивлению, я обнаруживаю, что иврит нетакой уж сложный язык, что в нем много знакомых слов, мне даже сдается, что речь опять идет о счастливо известном конфликте Амана с Мордехаем, и тут до меня доходит, что говорит ребе по-русски, просто у него такой акцент. Я сразу зауважал этого незаурядного человека, ибо надо иметь большой талант, чтобы, плохо зная русский, находить общий язык с евреями, слабо говорящими на иврите или не говорящими вообще. Очевидно, почувствовав, что мои мысли заняты им, раввин пару раз взглядывает в мою сторону, и вслед за ним, что уже совсем странно, к моей персоне обращают взоры все близсидящие евреи. А вы же знаете эти еврейские глаза, в которых вековечная печаль уживается с лукавством, иронией и даже неприкрытой насмешкой! Именно последнюю я читаю в устремленных на меня взглядах, и горячий пот бежит по моей спине. Что такое? В чем дело?! Что им от меня надо?!! У меня неплохое ассоциативное мышление, которое не раз выручало в трудную минуту. Текущий меж лопаток пот дает импульс какой-то мозговой клетке, и в моей голове выстраивается следующий ряд: пот-жара-одежда-пальто- шапка... Шапка! Будь она неладна! Вокруг меня сидят евреи, все в каких-то белых тюбетейках, и только я один сверкаю на всю синагогу неприкрытой лысиной, ибо, как человек воспитанный, снял, войдя в помещение, головной убор. Я судорожно нахлобучиваю на лоб шапку, евреи убирают от меня свои насмешливо-печальные глаза, и откуда-то сверху доносится чье-то рыдание. Очевидно, пока я маялся и потел, ребе успел рассказать что-то очень грустное, хотя, с другой стороны, что может быть грустного в светлом, веселом празднике Пурим? Между тем, раввин закончил вступительное слово и произнес примерно следующее: - А сейчас я буду делать служба на язык иврит, и когда я называть Амана, вы должны по знаку помощник трещать трещотка и стучать ноги об пол. В конце служба вы все идти в фойе, где можно иметь хороший лехаим. Ребе проходит на кафедру, разворачивает прямо над моейголовой какой-то длиннейший свиток и начинает его читать неимоверной скороговоркой, умудряясь при этом подпевать на восточный манер. Мысленно сравниваю скорость его чтения со скоростью моего сотового разговора. Куда мне! Он просто виртуоз! Время от времени я слышу единственно знакомые мне слова "Аман" и "Мордехай", судя по всему, остальные собравшиеся понимают не многим больше, но у меня нет трещотки, я стесняюсь стучать ногами, на мне вместо тюбетейки теплая шапка, и сесть меня угораздило по совету Ирки прямо под знойные кафедральные фонари. Вскоре мне становится жарко, а потом, наверное, по чисто звуковой ассоциации, и жалко. Естественно, самого себя. Зачем я здесь? Что ожидал увидеть? Что собирался почувствовать? Я - с религиозной точки зрения вообще непонятно кто! Свиток у раввина все не кончается, читать быстрее - выше человечьих сил, и, коротая время, я начинаю рассматривать сидящих в зале людей. Толстые, похожие на мясников; лощеные, вроде клерков; усталые, но не поникшие интеллигенты; изможденные, плохо одетые старики; щеголеватая молодежь; красивые, словно ангелы, дети... И, странное дело, какое-то необъяснимое, похожее на нежность чувство вдруг накатывает на меня... Ребе произносит "Амэн", евреи смущенно стекаются к столам, а я спешу в другой конец синагоги искать Ирку. У меня есть, что ей сказать! Я застаю ее у окна, где намедни спорил с писательницей. У Ирины заплаканные глаза, на лице судорога страдания. Так вот чей плач я слышал во время службы! Ничего себе Пурим, ничего себе праздник! У меня обрывается сердце. - Ирка, - воплю я потрясению, - Ирка, родная, что с тобой? Почему ты плачешь?! - Я не плачу, - всхлипывает она, - я смеюсь! И, не переставая хохотать, рассказывает о том, как ждала (но не дождалась) меня у синагоги, чтобы сообщить, что, при всем уважении ко мне, ни сегодня, ни когда-либо впредь не сможет занять для меня место, потому что еврейская молельня - это не театр, здесь мужчины и женщины сидят раздельно, о чем она пыталась предупредить еще по телефону; о том, как, увидев меня с голой головой, хотела с помощью жестов указать мне на оплошность (жест у виска) и посоветовать прикрыть мою плешь хотя бы носовым платком (жест у носа); о том, как ее начал душить смех, когда я плюхнулся в таком непотребном виде под кафедру, и как этот смех перешел в необоримую истерику, когда я водрузил на голову черную меховую шапку - знак принадлежности к высшему разряду раввинов... В отместку я читаю ей написанный утром веселый рассказ про нее. Ирка смеется, но уже не так сильно, а потом говорит: - Ну, змей, ладно! Я тебе за это сделаю алаверды! И, чтобы я, не дай Бог, не подумал чего-нибудь плохого или, наоборот, хорошего, уточняет: - Я напишу про то, как ты посещал синагогу. Пойдем, - предлагает она, - выпьем водки и съедим по уху Амана (так, оказывается, называются треугольные пышки), и я познакомлю тебя со Збарским. Он - химик, но знает библейский иврит и читает в университете введение в Тору. Я не пью, водка мне до фени, а вот химик-библеист - это здорово! Мы находим похожего на пророка Збарского у входа в зал рядом с такими же, как он сам, трезвыми семитами - водки оказалось мало, а евреев слишком много... - Знакомьтесь, Анатолий Александрович, - говорит Ира, - это Авцен - поэт и прозаик. - А вы писатель веселый или мрачный?,- почему-то волнуется Збарский. - Он писатель смешной, - язвит Ирка, и я понимаю, что ее алаверды началось. - Это хорошо, - пропуская мимо ушей ее каламбур, успокаивается Збарский, - а то мрачную прозу я уже читал! Он делает гримасу, как будто ему предложили свинину, и я догадываюсь, о прозе какой писательницы идет речь. - Вон там, - показывает Збарский на стену, - мы строим микву. Вы знаете, что такое миква? Вопрос обращен ко мне, а если меня вот так в лоб спросить, сколько будет дважды два, я и то могу не ответить. А тут - миква! Где-то, кажется, в еврейских легендах, мне это слово встречалось. Я включаю в работу свое хваленое ассоциативное мышление ("миква", "купить микву", "съесть микву", "получить в микву"), чувствую, что это все из другой оперы, и киваю на Ирину: - Она знает! - А еще еврей, - укоризненно качает пророческой головой Збарский и навеки, несмотря на мою веселость, теряет ко мне интерес. Мы съедаем с Ириной по уху Амана, и я еду провожать ее домой, потому что знаю, какие сейчас времена. Я вручаю Иру ее мужу Вите, и он идет провожать меня к автобусной остановке, потому что знает, какие сейчас времена. В автобусе я думаю о проведенном вечере. Да, я не посмотрел карнавал, он пройдет завтра в кукольном театре (какая-то мистическая связь между кукольниками и синагогой!), но зато пообщался с Иркой, а это - посильнее любого карнавала! Да, мне не повезло с пьяными иудеями, но я увидел объединенных общей верой и надеждой на счастье людей. И что бы я там себе ни говорил, в какой-то миг ощутил свое с ними родство, а именно это мучительное, непонятное, неизъяснимое чувство кровной связи с другими сынами Израиля и есть, по мнению известного философа, почтенного рабби Адина Штайнзальца, то главное, что объединяет всех на свете евреев, независимо от их вероисповедания и убеждений. По дороге домой я влетел в припорошенную снегом лужу, промочил ноги и по ассоциации вспомнил, что миква - это такой ритуальный бассейн, куда зачем-то окунают евреев-подростков. Наверное, чтобы были они чище душою и телом, предпочитали воду водке, а когда вырастут, уверенней плыли по волнам нашей бурной, неспокойной и, ничего не поделаешь, довольно-таки мутной жизни... В. Авцен
1 2 3 4 5 Нравится Категория: Рассказы о былом \| Просмотров: 966 \| Добавил: Liza \| Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 1

Порядок вывода комментариев:

1 Пётр (24.02.2013 19:02)

Спам

О, если бы так было легко и просто, как пишет автор о возвращении синагоги,то наверняка и Пурим праздновали уже в середине 80-х годов. Но здание синагоги вернули евреям Донецка только лишь в конце сентября 1990 года,и оно было в плачевном состоянии.

« Февраль 2013 »
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
				1	2	3
4	5	6	7	8	9	10
11	12	13	14	15	16	17
18	19	20	21	22	23	24
25	26	27	28


Имя *:
Email *:

Код *: